На чужом поле
Шрифт:
– Если ты еще раз при мне и Лон начнешь блистать остроумием, - говорил Гор Линест Врондис, - я совершу несколько целенаправленных действий.
– Тип оказался прижатым к стеклянной стене.
– Запомни мое первое действие: я набью тебе морду. Запомни мое второе действие: я набью тебе морду. И запомни мое третье действие: я набью тебе морду. Будет очень больно, обещаю. Крепко запомни. Всего хорошего. Можешь даже не благодарить за красивое, достаточно, надеюсь, ясное, краткое и содержательное изложение.
С этими словами
– Тебе все понятно?
Тип ошалело смотрел на Гора Линеста Врондиса и молчал. Потом
засунул руку в карман, пошуршал там бумажками с изображением императора, подумал и кротко кивнул. И направился к двери. И, выходя,
не преминул, конечно, остановиться, повернуться и сказать, презрительно выпятив нижнюю губу:
– Ха, нашел, чем пугать!
И конечно, добавил угрожающе:
– Посмотрим, чья морда будет целей!
И удалился.
Гор Линест Врондис обернулся к Лон, молча наблюдавшей за этой сценой, а Темные Очки крикнул из глубины аллеи:
– Эй, маленькая Лон, передай своему клиенту, что я ведь могу и сходить куда надо, и будет он упражняться в красноречии на Райских рудниках! Так что пусть думает, прежде чем говорить.
Лон подошла к Гору Линесту Врондису и осторожно взяла за руку.
– Пойдем, Гор.
Уже после обеда я спросил Лон, понуро мывшую посуду:
– Какими Райскими рудниками этот деятель меня стращал?
– Это на юге. Страшное место. Отец после них недолго прожил.
– За что его туда?
Лон отошла к окну.
– Я тогда еще в школу ходила. Прицепился ко мне один... Страж,
гадкий такой, он тут неподалеку живет. Ну отец и устроил ему небольшой вечер Тонга Неустрашимого.
– Брюггскую заутреню, Варфоломеевскую ночь и Бостонское чаепитие, пробормотал я.
– При чем здесь чаепитие?
– Да нет, это я так. И его сослали на рудники?
Лон подняла брови.
– Ну конечно. Это же страж, не кто-нибудь.
– И что он там делал?
– Работал,что же еще? Добывал какой-то "камень смерти", так он его называл. Его уже совсем больного привезли, ну и...
– А мама?
– Мама!
– Лон вздохнула.
– Мама еще до его возвращения умерла.
Не нужно было затрагивать эту тему. И у меня из близких осталась только сестра.
– И у меня только одна сестра в Подмосковье, - задумчиво сказал я.
– В Подмосковье!
– Лон грустно усмехнулась.
– Где же это твое Подмосковье, милый?
– Эх, Лон! Знаешь, как хорошо в Подмосковье? Кончается лето, лежишь
в траве на склоне холма, напротив дорога вьется среди пшеницы, дальше ельничек с грибами, а над головой березы... В детстве
я в той березовой роще часто бывал. А приехал тут недавно, через
много лет - и пшеница вроде не та, и ельничек не на том месте, и дорога в другую сторону изогнулась. Только березы все те
Этого, наверное, тоже не стоило говорить, потому что Лон смотрела на меня с жалостью и испугом.
– Знаешь, Гор, - поколебавшись, произнесла она.
– Ты только не обижайся...
– Знаю, знаю, - ответил я.
– Считай,что я ничего не говорил. Послышалось тебе про березы да ельничек. Это просто пылесос у соседей гудел. Но если захочешь узнать побольше о другой стране, не
стране Корвенсака Богоугодного, а совсем-совсем другой, ты только скажи и я тебе очень много всякого поведаю.
Лон всплеснула руками.
– Писатель! Писатель из бунтарей.
– Учитель, - возразил я.
– А что про бунтарей слышно?
– Так, - уклончиво ответила Лон.
– Не хочу об этом. Тебе лучше
знать. Гор!
– Она подалась ко мне, умоляюще сложила руки.
– Прошу тебя, будь осторожней!
– Постараюсь, - вполне искренне сказал я. Осторожность была мне просто необходима.
Лон достала из сумочки маленькое зеркало, заглянула в него, провела пальцем по щекам.
– Нет,никуда я не пойду!
– решительно заявила она и с отчаянием посмотрела на меня.
– Ну не могу я уходить. Не хочу! И зачем только тебя встретила в этом проклятом сквере? И зачем меня туда понесло вчера? И откуда ты такой взялся на мою голову?
Она внезапно бросилась ко мне, упала на пол и уткнулась головой
в мои колени. Я растерянно гладил ее по мягким волнистым волосам, а она приглушенно говорила, не отрывая лица от моих ног, и всхлипывала, как обиженный ребенок:
– Думаешь, нравится мне такая жизнь? Думаешь, не хотелось бы по-другому? А жить-то надо!.. И платят там... А подкоплю денег и заведу собственное дело. Ты ведь не знаешь, как я шью, Гор! Ты не знаешь! Да я могу такие наряды... Найму таких же вот несчастных, да платить буду хорошо... Думаешь, сладко мне живется? Гор, не уходи от меня! Пиши себе, коль ты писатель, я тебе мешать не буду, вон в той комнате и пиши, только не уходи!
Она подняла заплаканное грустное лицо и смотрела на меня с надеждой.
– Что ты, Лон, вставай.
Я попытался поднять ее, но она замотала головой и вцепилась в мои руки.
– Оставайся, Гор, я тебя кормить буду, и деньги буду давать, сколько есть, сколько захочешь, а ты пиши себе и рассказывай мне о своем... своем Под... Завтра вот заберу твои документы и никакой страж не придерется! Ну пойдем, я тебе покажу, как я шью.
Пойдем в мою комнату!
Она, откинувшись, тянула меня за руку и слезы текли по ее красивому лицу. Я набрал в грудь побольше воздуха и медленно, очень внятно произнес: