На далеких окраинах
Шрифт:
— Чего нечисто? Вздор: все аккуратно обработано.
— Однако вы говорите: «обработано»...
— Говорю; и добавляю, что пока не найдется личности, заинтересованной...
— Чем?
— Да хоть бы удалением его с места действия, так сказать, сокращением сего барина до нуля, дело будет находиться в том же положении, как и теперь, то есть будет почивать в архиве,
— Господа! Оттуда все на дачу Перловича, на поминальный обед! — вбежал на балкон молодой офицерик, отделившийся от процессии
— Царство ему небесное! — вздохнул интендантский чиновник.— Что же котлетку с горошком? — крикнул он пробежавшему лакею.
— Сию минуту-с.
— То-то — «сию минуту-с»: целый час заказано. Свиньи!
Бой барабанов затихал вдали, когда процессия завернула за угол ближайшей улицы.
— Красного в угол и по желтому карамболь! — возглашал голос из биллиардной...
XIV
Почему перестала Рахиль смотреть на север
Киргизы Гайнула и Гассан гнали большое стадо овец по зарослям близ аулов Курбан-бия. Оба пастуха ехали верхом, и сколько ни поднимались на стременах, пытаясь разглядеть передних баранов, все не удавалось им заметить сквозь камыш вожаков стада — такое оно было большое.
Тальник и камыш трещали кругом и глухо топотали по замерзлой земле тысячи копытчатых ножек.
— Гей, гей! — кричал Гайнула.
— Гей, гей! — отзывался ему с другого конца Гассан, и громко хлопали длинные кнуты, сбивая высохшие вершинки кустарников.
Сплошными волнами двигалась эта отара (стадо) и, казалось, негде было больше просунуть кулака между плотно прижавшимися на ходу друг к другу, курчавыми, живыми телами баранов. К вечеру становилось дело, и аулы дымились в синеющей лощине.
В одном только месте, далеко еще впереди, разделялись надвое живые волны, огибая какое-то, словно волшебное пространство, и снова смыкались вплотную, мало-помалу подвигаясь вперед.
— Что там за диковина? — думал Гайнула, и начал всматриваться.
— А там что-нибудь да есть, — думал Гассан и даже руку
Обоим им хотелось узнать, в чем дело, и оба они повернули лошадей в ту сторону. Ближе и ближе съезжались они, врезываясь в самую гущу отары и, наконец, съехались вместе. Съехались как раз около того диковинного места и переглянулись.
— Видишь что? — сказал Гайнула и сплюнул.
— Дохлятина, — произнес Гассан и, засунув руку под малахай, стал чесать всей пятерней свой бритый затылок.
— И как это ее до сих пор волки не съели?
— Не нашли должно быть.
— А вороны трогали, видишь?
— Воронам сверху видней.
Гассан поскреб себе еще затылок и поехал дальше.
То, что видели киргизы-пастухи, то, что так пугало овец и заставляло их бросаться в стороны, была Рахиль.
Она все время ждала избавления... Она слепо поверила тому полуголому, косматому человеку, который заговорил с ней по-русски, который указал ей на север, откуда должна была прийти весть о свободе.
Рахиль ждала этой вести и не спускала глаз с заветной стороны; она, во время своей последней болезни, все выглядывала, по временам, из-под кошмы, под которую заползала греться от нестерпимого, смертельного озноба. Рахиль не выползала уже более сама из-под этой грязной, закопченной, населенной мириадами насекомых кошмы.
Ее вытащили оттуда, когда трупная вонь дала знать о том, что для нее уже все кончилось. Ее оттащили подальше от аула, в самые заросли, и бросили... Бросили случайно, конечно, так что полураскрытые, мертвые глаза несчастной обращены были опять на север.
И долго бы еще смотрела в одну сторону бедная Рахиль, да вороны, заметив меж черными кочками белеющееся тело умершей, слетелись, сели поближе, поглядели направо и налево, подскочили еще ближе, совсем ободрились и, прыгая по худым бокам Рахили, принялись за похоронную трапезу.
Птицы начали с глаз, и через минуту, под нависшими выступами бровей, чернели две зияющие дырки.
Рахиль перестала смотреть на север.