На далеких рубежах
Шрифт:
— А где он, этот генерал? — неохотно летчик поднялся с постели.
— Я здесь! — послышался мужской голос.
Телюков опомнился, в мгновение ока натянул на себя комбинезон: мужской голос принадлежал генералу Ракитскому. Телюков открыл дверь.
— Простите, товарищ генерал!
— А-а, это вы, коллега! — Генерал загородил руками дверь, задерживая летчика. — Куда же вы? Я могу и на диване прилечь. Мы ведь с вами старые знакомые. Помните, как вы собирались в Кизыл-Кале в «небесную канцелярию»?
Телюков не мог разобрать, шутит генерал или попросту возмущен его поведением.
— Так точно, помню! —
— А три семерки — ваш позывной?
— Так точно!
— Эге, так это вы перехватили меня?
— Я, товарищ генерал!
— Молодец! — похвалил его генерал и повернулся к заведующей: — Этого капитана всегда пускайте в генеральскую.
Так Телюков очутился в одной комнате с генералом.
— А кто этот «Робинзон», который наводил вас? — спросил генерал, раздеваясь и укладываясь на диван.
— Майор Гришин.
— Гришин? — генерал помедлил. — Не тот ли это Гришин, у которого подтяжки ослабели? Да разве его еще не демобилизовали?
— Нет. Ведь он — профессор наведения. Мы его Лобачевским прозвали. У него не голова, а электронно-вычислительная машина.
— Ишь ты!
— Сущая правда, товарищ генерал! Это как раз и учел командир нашего полка. Зачем такого демобилизовывать?
Некоторое время генерал лежал молча, потом спросил:
— А какого вы мнения, капитан, о своем командире?
— О подполковнике Поддубном?
— Да.
— Не положено подчиненному характеризовать своего начальника, — уклонился Телюков от ответа.
— Просто интересно знать ваше мнение.
— Что касается меня, то я бы его на дивизию посадил, — выпалил Телюков, облокачиваясь на подушку.
— Ого!
Телюков заговорил еще более оживленно:
— А что, товарищ генерал? Нарушителей границы проучили? Проучили. Аварий нет? Нет. Дисциплина у нас — гранит. Летчики — волки, палец в рот не клади. Если уж вам, товарищ генерал, действительно интересно знать мое мнение, то скажу: начштаба дивизии полковник Вознесенский сцепился было с нашим командиром, а что вышло? Шутил волк с жеребцом, да зубы в горсти унес. Эге, наш подполковник — всем командирам командир!
— Значит, вам не хотелось бы расставаться с вашим командиром?
— Расставаться? Нет. А что?
— А то, что Поддубный таки пойдет на дивизию. Это дело решенное. А вы… куда бы вы хотели?
— В космонавты, товарищ генерал!
— Не изменили, значит, своего решения?
— Что вы, товарищ генерал! Это моя заветная, давнишняя мечта. Вот только не знаю, примут ли.
— Приняли вас в школу космонавтов.
— Правда? Вы не шутите, товарищ генерал?
— А генералы разве шутят?
Телюков замялся, взволнованный, не зная, что сказать.
— Когда же меня вызовут в Москву?
— Думаю, на этих днях и вызовут.
Генерал замолчал и вскоре заснул. А Телюков не спал. Долго не спал. Все думал.
Наутро генерал разбудил его и сказал:
— Ну, космонавт, пора вставать!
Телюков радостно улыбнулся:
— Космонавт — это звучит гордо!
Торжественно провожали однополчане Телюкова в школу космонавтов. В честь этого события в столовой стихийно возник вечер художественной самодеятельности с «космической» программой. Принесли магнитофон, и раздалась мелодичная музыка «Лунного
Самые тонкие, самые сокровенные нити души летчика затронули эти слова. Телюкову казалось, что это именно к нему обращаются летчики, хотя им тяжело расставаться с бывшим командиром, другом, товарищем.
Взволнованный и растроганный сидел он среди друзей. А тут еще как на беду, налетели мучительные воспоминания о Нине. Здесь он увидел ее впервые, за этим самым столиком, за которым сидит сейчас… Как властно вошло это имя в его душу! И каким нестерпимо коротким было его счастье! Где она теперь? Встретятся ли они когда-нибудь? Куда занесла ее судьба? Чуть ли не все города уже обведены на карте кружками…
…С короткой речью выступил замполит. Потом взял слово командир. Желали Телюкову успехов, счастья, здоровья, жали руки, обнимали, целовали.
Надо было что-то сказать в ответ. Но что? Как найти сразу нужные и простые слова? Они все у него в душе, но высказать их он не может. Никогда не думал, что так тяжела будет эта разлука! Матери, бывало, скажешь: «Ну, прощай, мама!» — и уехал. А вот товарищам нужно сказать что-то совсем другое…
Телюков поднялся.
— Друзья мои! — сказал он тихо, и голос его дрогнул: — Друзья мои! — медленно повторил он, стараясь овладеть собой. — Вы знаете, были у меня грехи… Были. Спотыкался, и не раз. Но вы поддерживали меня, и за это огромное вам спасибо! Я люблю вас всех и никогда, никогда не забуду ни вас, мои дорогие, ни свой родной полк. — Он перевел дыхание, помолчал.
— Что мне сказать вам на прощание: Пока в моей груди бьется сердце, оно не перестанет служить нашему народу, нашей Родине. Считаю величайшей для себя честью, огромным счастьем прокладывать дорогу в космос и глубоко благодарен всем вам за то, что по этой дороге я пойду коммунистом…
Раздались горячие и долгие аплодисменты.
Телюков простился с каждым в отдельности. Затем сказал Байрачному:
— Бери, Гриша, мою «Волгу». Стоимость тебе известна. Минус десять процентов за амортизацию. Деньги будешь вносить на мой текущий счет в сберегательную кассу. А теперь давай сюда твою лукавую мордаху! Поцелуемся, Гриша, друг ты мой! Будь здоров! Будь счастлив!
Байрачный был совсем растроган и огорчен разлукой.
— Счастливого пути. Впрочем, мы еще увидимся… Я вас отвезу утречком на аэродром. Спокойной ночи!.. — сказал он, подавляя волнение.
— Спокойной ночи…
…Вылетел Телюков в десять утра на Ли-2. Самолет сделал над аэродромом прощальный круг и, набирая высоту, пошел над горным кряжем.
За бортом плыла тайга — величественная и прекрасная, еще зеленая, но уже украшенная золотисто-багряной прожелтью осени.
Справа отчетливо виднелись очертания берегов, за которыми в мерцающей дымке раскинулось спокойное, по-осеннему притихшее, зеленовато-серебряное море…