На дальних берегах. Том первый

sgtmadcat

— Завидую. Но не поэтому… — Бесфамильный достал из кармана ручку и, сняв колпачок, посмотрел на кончик, — Перья… Раньше они были гусиные. Я потратил кучу времени, чтобы научится их правильно затачивать. А когда все таки научился, появились металлические. Я к ним еще толком не привык и уже еще что-то там изобрели… С шариком каким-то. Чем дольше ты живешь, тем сложнее привыкать к новому. Для него же это не проблема. Он быстро учится, принимает мир со всеми его изменениями, таким, какой он есть… Вот это действительно вызывает у меня зависть.

— Кстати об этом вот обо

всем… У меня появилась новая догадка. Только что осенило. Вы «Бесфамильный» потому, что в те времена фамилий в принципе не существовало.

— Как и отчеств…

— Я не угадал?

— Нет… Но эта версия мне нравится больше чем то, что я «Бес Фамильный». То есть нечистый дух служащий некому роду.

— Да елки-палки… — расстроено отмахнулся Домоседов прислушиваясь к бульканью в чреве самовара, — А хорошая идея была.

— Хорошая.

— Может все таки скажете? А то я всю голову уже изломал…

— Ладно, — усмехнулся Бесфамильный усаживаясь на диван, — Вы нам помогли, так что с моей стороны будет форменным свинством не удовлетворить ваше любопытство. Все очень банально. Когда я поступил на государственную службу, то меня внесли в разрядные книг как «Валерий Радислава сын бесфамильный». То есть к дворянской фамилии не принадлежащий.

— Серьезно?

— Да. Вы как историк, должны знать, что в те времена, у людей не принадлежавшим к знатным родам, было имя и отчество указывающее на родителя, а вместо фамилии использовалось название места откуда он родом, профессия или какая-то отличительная примета, как вот у вашего предка, например, любившего сидеть дома.

— А вы место рождения и род занятий не афишировали?

— Ну, во первых, о том месте где я родился, в то время никто не слышал, так что начинать службу с того, что тебя сочтут самозванцем — так себе идея. А род занятий… Я много чем занимался…

— Я в том смысле, что вы были прообразом сказочного злодея.

— Был. Не самый лестный моему самолюбию след в истории, но какой есть.

— А почему вы решили на службу устраиваться? С вашим-то опытом и знаниями?

— Поумнел…

Бесфамильный встал, чтобы помочь Домоседову переставить вскипевший самовар на стол и, в ожидании пока заварится и настоится чай, окинул взглядом кабинет.

— Сейчас мы сидим на окраине столицы, которая кажется всем древней как история. Но я помню время, когда на её месте были густые леса. Потом — поля. Потом — несколько деревень окруженных частоколом. Да — у меня много знаний и опыта. Я могу походя вычислить любой заговор и определить будущего изменника по тому, как он пачкает пеленки. В этом моя сила. И моя же слабость.

— Какая же это слабость?

— Старость. Я стар внутри. Я слишком много видел. В ответ на каждую идею, я могу назвать сто причин, почему это не сработает и тысячу вариантов, как все может пойти не так. Поэтому старики не могут двигать мир вперед. Это делают те, кто еще не знает, что это невозможно.

— Но вы можете уберечь их от ошибок?

— Могу. И девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять раз окажусь прав. Но мир делает шаг вперед благодаря тому одному

разу из миллиона, когда ошибаюсь я и невозможное оказывается возможным. И если дать мне право решать, он застынет на месте. Вы говорили вчера о лигнар. Именно это их погубило. Это был мир бессмертных. Мир молодых стариков. Он застыл и сгнил изнутри и не важно, что в итоге на него обрушилось и раздавило. И так же было со всем, что строил я. Поэтому лучшее, что я могу сделать — это дать остальным пробовать и ошибаться, следя лишь за тем, чтобы эти ошибки были болезненными, но не фатальными.

— Благородно…

— Одно из преимуществ возраста. Избавляешься от иллюзий. На свой счет в том числе.

— Вот вам бы, а не мне, с ним поговорить начистоту.

— Нет, спасибо… Мы уже, как-то, общались.

— И?

— Он меня убил. Почти. Хорошо, что тогда у него опыта было меньше чем сейчас. Шесть тысяч лет прошло, как-никак.

— Думаете, до сих пор на вас злится?

— Нет. Но вдруг он, как и я, перфекционист и не любит оставлять неоконченные дела? Я ведь тогда соврал. Я ужасный трус и боюсь смерти. Спасибо…

Приняв от Домоседова свежезаваренный чай, Бесфамильный вернулся на диван и, ностальгический усмехнувшись, принялся дуть на чашку.

* * *

«Розалинда» стояла у причала, принимая пассажиров и груз. Пока взмокшие, несмотря на нежаркий день скупой на тепло залесской весны, биндюжники, под пристальным взором таможенного офицера, таскали в трюм тюки, у трапа стюард встречал пассажиров, проверяя билеты, объясняя, куда им идти и распоряжаясь насчет багажа. Следуя указаниям, высокий джентльмен с бледным лицом и такими синяками под глазами, как будто он только что крепко получил в лицо, поднялся по трапу и подергал дверь каюты. Она оказалась заперта. Недоумевая, он подергал еще раз. Щелкнул замок, дверь распахнулась и на него, с вопросительным видом, уставился худощавый темноволосый субъект в халате и с бокалом виски в руке.

— Простите, сэр, видимо произошло недоразумение, но это, моя каюта.

— Серьезно? О! Скузи, синьоре… Но я следовал указаниям персонала.

— Я тоже.

— Разрешите взглянуть на ваш билет.

Не дожидаясь ответа, субъект выдернул билет, который джентльмен еще держал в руке, зачем-то взмахнул им, изучил и, вернув, принялся искать свой. Поиски заняли изрядное количество времени и сопровождались непереводимым фессалийским жаргоном, заставлявшим все еще торчавшего на пороге джентльмена морщится, а, в конечном итоге, пропажа обнаружилась в кармане халата.

— Странно, синьоре… Но у меня указана именно эта каюта.

— Может вы перепутали палубы?

— Возможно… Я знаете ли, бываю рассеян. Посмотрите сами.

Взяв в руки билет, джентльмен удивленно вскинул бровь, посмотрел на номер каюты, огляделся, потом снова внимательно изучил свой билет и вскинул бровь еще выше.

— Я решительно ничего не понимаю. У меня должен был быть билет первого класса!

— А какой у вас?

— Третьего… Это всё какая-то ошибка!

— Возможно, сеньоре. Вы лично покупали билет?