На день погребения моего

Пинчон Томас Рагглз

Эльфлок-Вилла оказалась особняком-дюплексом необычайной уродливости, окрашенным в яркий желтовато-зеленый, отказывавшийся тускнеть вровень со светом дня. Еще не успев зайти в дом, Лью почувствовал запах угольного газа, «запах», как он написал в нескольких полевых отчетах, «Тревоги». Если кто-то из соседей что-то и заметил, никого не было видно — действительно, довольно странно для предместья в это время суток, кажется, лишь несколько окон поблизости были вообще освещены.

Вставив Универсальную Отмычку Вонтца, которая плавно открыла дверь, словно читая его мысли, Лью зашел в помещение, где царил невыносимый запах преобразованного кокса и витали игривые тени, стены

были покрыты ланкрустом Уолтона с рельефными рисунками в азиатском стиле, не все из которых можно было считать приличными. Повсюду, не только в предназначенных для этого нишах, но, подобно бесцеремонным гостям, в столовой, на кухне, даже (наверное, специально) в туалетных комнатах стояли скульптурные группы в натуральную величину, изображавшие наиболее непристойные сцены на классические и библейские темы, среди них — связывания и пытки, кажется, повторявшиеся особенно часто, тела статуй были атлетически идеальны, материалы не ограничивались белым мрамором, драпировки открывали скрытое и возбуждали. Никакой степенью аллегоричности нельзя было оправдать изображение беспардонно поднявшего бедро юноши или плененной девушки в соблазнительных путах, обнаженной и очаровательно растрепанной, в ее глазах — осознание удовольствий, ожидающих ее в пока еще неосвещенных глубинах истязаний, и так далее.

Ступая как можно тише, Лью пересек широкое пространство черного плиточного настила, каждая плитка окружена серебристым раствором, какая-то мягко сияющая смесь. Плитка, сочетание неравносторонних векторных многоугольников разных форм и размеров, светилась чернотой, которая тоже не могла принадлежать ониксу или гагату. Посетители из мира математики пытались увидеть здесь цикличность. Остальные, сомневаясь в прочности пола, часто боялись идти по серебристой паутинке...словно Что-то создало ее...Что-то ждало...точно знало, когда разорвать ее под ногами неосторожного гостя...

Лью спустился в кухню, практичный свет его Прославленного Безыскристого Фонаря рассеивал мрак впереди и в конце концов осветил тело человека, свисавшего с потолка на высоте одного фута над зловеще шипящей плитой, отличие было лишь в том, что голова висящего остановилась на полпути к заслонке, за которой виднелись остатки развалившегося пирога со свининой, почти наверняка — из-за отсутствия отверстия для выхода пара, корочка пирога ужасно измазала внутренности духовки.

Лицо повешенного было частично закрыто откидной маской из магналия, соединенной с духовкой гуттаперчевыми шлангами. Выключая газ и открывая окна, Лью заметил, что «тело» всё-таки дышит. «Послушайте, вы не могли бы меня спустить?» — простонало тело, жестами указывая на потолок, там Лью увидел талевую систему, подъемный трос которой вел к крепительной планке на стене. Лью развязал трос и осторожно опустил Ламонта Реплевина (поскольку это был он) на покрытый элегантным линолеумом пол. Сняв с лица металлическое приспособление, Реплевин подполз к находившемуся рядом баку со сжатым кислородом, также оснащенному респиратором, и вдохнул большое количество этого полезного элемента.

Благодаря деликатным расспросам Лью выяснил, что, вовсе не желая раньше времени уйти к праотцам, Реплевин наслаждался очередным дневным представлением бесконечной драмы «Медленные и одурманенные», повальным увлечением сообщества напора газа.

 — Вы это слышали? Видели, обоняли?

— Всё это и даже больше. Благодаря носителю «Газ» к нам, аудитории, из излучателя поступает тщательно отмодулированный набор волн, по соответствующим шлангам в маску-приемник, которую вы видели, ее, конечно, нужно надевать на уши, нос и рот.

— А вы никогда

не рассматривали возможность, — вопрос прозвучал не так мягко, как хотелось бы Лью, — хм...отравления газом? Некие...галлюцинации...

Словно только сейчас заметив Лью, Реплевин уставился на него, в глазах холодный блеск:

 — Кстати, а кто вы такой? Что вы здесь делаете?

— Почувствовал запах газа, подумал, что это может быть опасно.

— Да-да, но вопрос ведь был не об этом, не так ли?

— О, простите, — он достал одну из нескольких фальшивых визиток, которые у него были всегда под рукой. — Страхование жизни и здоровья Пайкс-Пик. Я — Гас Своллоуфилд, Старший Страховщик.

— В данный момент я полностью доволен своей страховкой.

— От пожара, я уверен, учитывая весь этот газ вокруг, но как насчет ограбления?

— Страховка от ограбления? Очень странно, должен сказать.

 — Сейчас большинство страховых полисов на случай кражи подписывают в США, но нас тут в Великобритании ждет большое будущее. Вы ведь видели, с какой легкостью я попал в ваш дом, и мимоходом неплохо изучил все ваши пожитки. Менее чем через полчаса они лежали бы в фургоне для перевозки мебели, катясь на перепродажу на одном из дюжины рынков, их продали бы еще задолго до завтрашнего рассвета. Вы в курсе дела, сэр, законный чек, и никого нельзя будет обвинить в скупке краденого.

— Хм. Ладно, идемте..., — Реплевин провел Лью по мерцающей паутине холла к лестнице на второй этаж, в частные подсобные помещения, заполненные шокирующими скульптурами из пурпурного камня с вкраплением нескольких оттенков красного.

— Павонацетто, — объяснил Реплевин, — также известный как фригийский мрамор, прежде верили, что он получил свой цвет от крови фригийского юноши Аттиса, которого вы, собственно, и видели вон там, впав в безумие из-за ревности богини Кибелы, он, как видите, изображен в процессе самооскопления, потом его отождествили с Осирисом, не говоря уже об Орфее и Дионисе, и он стал идолом древних фригийцев.

 — В те времена серьезно относились к делу, не так ли?

— Эта статуя? К сожалению, слишком современная, «Оскопление Аттиса» Артуро Нонта, оригинал в Челси, эпатирует буржуазию с 1889 года. Если вы хотите увидеть подлинные фригийские образцы, их вдоволь вокруг.

Среди металлических уздечек, лоскутов шелка из Китайского Туркестана, печатей керамических и вырезанных в нефрите:

 — Вот, например, скифский сосуд для кумыса, третий век до Р. Х. Вы можете отчетливо увидеть греческое влияние, особенно — в гравировке серебра. И почти наверняка на нем изображен Дионис.

— Не бог весть что, стоит несколько фунтов.

— Похоже, вы не коллекционер.

— Я могу оценить его древность. Как к вам попадают подобные предметы?

— Воры, расхитители гробниц, служащие музеев здесь и за границей. Я замечаю моральное осуждение?

 — Это вне моей компетенции, но могу немного нахмуриться, если хотите.

 — Там сейчас золотая лихорадка, — сказал Реплевин. — Особенно немцы везде. Грузы перевозят караванами. Естественно, то и дело что-то упадет с верблюда.

— Что это? — Лью кивнул на лежавший на столе свиток длиною в несколько футов, развернутый в определенном месте, словно кто-то с ним сверялся.

 Реплевин сразу же начал хитрить, Лью притворился, что этого не замечает.

— Позднеуйгурский язык. Свиток попал в Бухару, как множество подобных артефактов. Мне понравился рисунок — интересные хитросплетения, ряд гневных божеств Тантрического Буддизма, полагаю, но если посмотреть на него под определенным углом, он не похож вообще ни на что.