На день погребения моего

Пинчон Томас Рагглз

— О Боже, Фоули...

— Иисус — наш Господь, — крикнул Фоули и нажал на спусковой крючок, выпуская все восемь патронов в того, чья судьба была решена уже после первого. Словно вернувшись в отчий дом после долгих и беспокойных странствий, то, что прежде было Скарсдейлом Вайбом, опустилось ничком в грязный снег и лёд улицы, в запах лошадей и лошадиного помета, в покой.

Фоули некоторое время стоял и смотрел на труп, а граждане разбегались, одни — за начальником полиции, другие — в поисках безопасного убежища.

— О, и еще одно, — он сделал вид, что обращается к трупу,

удивительно веселым тоном.

Фрэнк, оценив ситуацию, кивнул:

— Да, сэр.

 — Надеюсь, вы, парни, не возражаете, но сегодня — день расплаты, и я в очереди — намного лет впереди вас.

По улице к ним приближался отряд милиции, Фрэнк и Эвболл снова спрятали револьверы под пальто и без труда смешались с толпой нервных горожан Тринидада. Фоули ждал с терпеливым благодушием, наблюдая, как кровь Скарсдейла, почти черная в свете зимнего солнца, медленно течет на зимнюю раму вокруг него.

— Неловкая ситуация, — проворчал Эвболл. — Какой мне поместить чертов заголовок?

 — Это хотел сделать ты, — решил Фрэнк.

 — Еще того хуже, — он проникновенно посмотрел на Фрэнка, словно надеясь, что это поставит точку в их истории, но Фрэнк должен продемонстрировать навыки чтения мыслей. — Это — не просто приехать в фургоне доставки, — тихо сказал он.

 — Для меня этого более чем достаточно, — сказал Фрэнк, не желая вдаваться в подробности.

Стрэй жила в Тринидаде уже некоторое время, когда услышала о палаточном городке в Ладлоу. Городок основали в конце сентября прошлого года, когда началась забастовка. Постепенно положили настилы, почистили уборные, провели телефонную линию к офису Профсоюза в Тринидаде. После перестрелки в начале октября между охраной шахты и жителями палаток обе стороны начали накапливать оружие и патроны. Зима близко. Стрельба продолжалась.

 — Поверь, тебе лучше не появляться в городе, — сказала сестра Клементия.

 — Позволь мне съездить туда на фургоне, — сказала Стрэй, — взглянуть одним глазком.

Только взглянуть. Но она знала, что именно там должна находиться. К тому времени, как она переехала в одну из палаток, губернатор объявил военное положение, и почти тысячное войско пехоты, кавалерии и поддерживающих отрядов под командованием марионетки «Нефти и железа» из Колорадо по имени Джон Чейз, именовавшей себя «Генералом», разбили базовый лагерь возле Тринидада и Уолсенбурга.

Стрэй обнаружила, что палаточный городок насчитывает, наверное, 150 палаток, в которых живут девятьсот человек, в основном — семьи, кроме соседей-бобылей вроде Греков, которые были склонны держаться особняком и говорить на своем языке. Как раз выехала семья, так что Стрэй въехала. До наступления ночи она уже сидела у постели страдавшей лихорадкой востроносой девочки-черногорки примерно трех лет, пытаясь покормить ее супом.

— Утром они с соседкой Сабиной несли постельные принадлежности в палатку через дорогу. Она посмотрела на возвышение и увидела орудийные окопы во всех направлениях.

 — Не нравится мне это, — пробормотала она. — Черт, тут сектор обстрела открыт настежь.

— Никто в нас пока не стрелял, — отозвалась Сабина, всегда готовая к тому, что стрелять начнут.

Не

то чтобы Стрэй когда-нибудь считала себя заговоренной. Когда она выходила при хорошем освещении, пули свистели рядом, не касаясь ее, она привыкла к подпрыгивающим кускам болота и маленьким взрывам вокруг, рассеивающемуся рокоту отскакивающих боеприпасов. Сначала она так нервничала, что бросала то, что несла, и бежала в убежище. Зима продолжалась, она привыкла по возможности крестить прогалины руками, в которых несла лопаты для расчистки снега, одеяла, живых цыплят, возможно, полтора галлона горячего кофе в жестяном кофейнике, который сохранял равновесие на ее голове, не проливалось ни капли. Иногда она была почти уверена: снайперы на возвышенности просто с ней играют. Она узнавала тех, кто с нею флиртовал, по выстрелам в молоко.

Когда в один прекрасный день она вернулась из одного из таких путешествий, угадайте, кого она встретила.

— Привет, мама.

— Как, черт возьми, ты здесь оказалась?

 — Колорадо и южнее. Не волнуйся, мне это не стоило ни цента. Я тоже рада тебя видеть, мама.

 — И Джесс, это безумие. Ты должна быть не здесь, а рядом с Уиллоу и Холтом.

 — Там особо нечего делать. Все мои крупные дела с Холтом, Паско и Паловерде закончены задолго до того, как выпал первый снег.

— Здесь опасно.

— Значит, еще одна причина для того, чтобы кто-то прикрыл твою спину.

 — Ты — совсем как твой отец. Чертов продавец шарлатанских зелий. Никогда не удавалось никого из вас уговорить, — она посмотрела в его лицо, она находила в нем всё больше своего по мере его взросления, когда у нее была такая возможность. — Не пойми меня превратно, ты — вовсе не его плевок, ничего такого, во всяком случае — не всё время, но так часто...

Прожекторы Компании, установленные на башнях, начали освещать палатки всю ночь напролет.

— Мама, это доводит меня до безумия. Я не могу спать.

— Ты всегда ненавидела темноту.

— Я была маленьким ребенком.

Из-за милиции Колорадо у освещения фактически была дурная слава. Военная мудрость гласила: если направить прожектор на врагов, это позволит вам их видеть, а их ослепит, благодаря чему вы получите неоценимое преимущество, тактическое и психологическое. Той ужасной зимой в палатках темноты жаждали так же, как тепла или тишины. Многим это казалось формой милосердия.

В конце концов, однажды ночью Джесс взял свои часы с репетиром и пошел на разведку.

 — Только посмотрю, — вот что он сказал матери, которая, бог знает почему, довольно часто использовала эту фразу.

Иногда после полуночи Стрэй, привыкшей спать при всех видах шума, снилось, что она слышит вдали треск одинокого оружейного выстрела, и она просыпалась в благословенной темноте. Немного позже Джесс вошел на цыпочках и аккуратно свернулся калачиком рядом с ней, они оба притворились, что она спит. Она учила его никогда не требовать похвалы, если он может без нее обойтись, что не помешало на следующий день расхаживать с торжествующей улыбкой — это напомнило ей Рифа, который улыбался так же, когда думал, что ему удалось смошенничать и остаться безнаказанным.