На день погребения моего

Пинчон Томас Рагглз

Все эти нераскрытые тайны прошлого, например, бомба, брошенная в редакцию «Таймс», вам нужно всего лишь сфотографировать перекресток Бродвея и Первой авеню, где стояло старое здание, вернуться в конец сентября 1910, в момент перед взрывом...

 — Я могу вернуться так далеко?

Розуэлл и Мерль переглянулись.

— Вы это делали?

— Была ночь, — Мерль немного смутился. — Это мог быть кто угодно.

— ... загвоздка была в том, — сказал Розуэлл, — чтобы найти константу в интеграле, дифференциал которой стремится к нулю. Обычно, если оглядываться в прошлое, это отрицательная

величина. Но если не тютелька в тютельку, всегда остается возможность, что эти людишки на фотографиях выберут другой путь, не тот, что их оригиналы.

Тут Лью наконец-то вспомнил о билокации: когда-то давно, в Англии, ему то и дело приходилось выбирать дорогу на распутье. Отклонения от того, что он до сих пор считал своей официальной якобы жизнью. Но с тех пор, как он вернулся в Штаты, словно это были лишь яркие сны, эти поездки в объезд стали короче, а потом и вовсе прекратились, поговорить об этом было не с кем, у Лью не оставалось выбора — просто выполнять повседневную работу и не тратить много времени на раздумья. Но здесь старые силы билокации, кажется, возникли вновь, только другие.

— Вы хотите сказать, — пытаясь сдержать дрожь в голосе, жестикулируя более размашисто, чем собирался, над дышащей фотографией Жарден, всё еще ждущей, — вы можете наблюдать за тем, как кто-то собирается прожить абсолютно другую жизнь?

— Конечно, — Розуэлл посмотрел на него озадаченно и не без раздражения. — Но зачем?

— Теперь, когда вы увидели установку в действии, — сказал Мерль, — позвольте рассказать вам вкратце, зачем мы вас пригласили. Странные вещи творятся здесь в последнее время. Мордовороты стоят в переулках, просто курят и наблюдают. Телефоны звонят посреди ночи, но никого никогда нет на линии. Автомобили проплывают мимо, закрытые седаны с тонированным стеклом, очень медленно, некоторые номерные знаки мелькают не единожды. А потом, посреди рабочего дня, кто-то бросает слово предостережения или тревоги, никогда — слишком громко, никогда не позволяя своим губам двигаться.

 — В общем о чем речь, — сказал Розуэлл Баунс, — мы не хотим, чтобы наша судьба была столь же печальна, как у Луиса ле Принса, который еще в конце 80-х разработал свою собственную систему, практически такую же, как та, что применяется сейчас в кинобизнесе, пленки на бобинах, перфорация, прерывистое движение и так далее — в один прекрасный день он сел в экспресс «Париж-Дижон», и с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Его жена пытается выяснить, что случилось, но все отказываются отвечать, семь лет спустя его объявили юридически мертвым, несколько обломков его механизма попали в музеи, несколько патентов уже зарегистрированы, но всё остальное таинственным образом растворилось вместе со стариной Луи.

 — И вы думаете, кто-то действительно...

 — О, простите, думаете, это ответ на мой предыдущий вопрос? Бога ради, мистер Базнайт, у вас большой опыт следственной работы, вы отличаете зерна от плевел, и если вам попадется один из таких студийных снимков, что вы подумаете?

 — Прежде всего, подумаю, что они попытаются его украсть. Памятуя, что в этом городе «кража» всегда предусматривает оплату наличными, и это может оказаться кругленькая сумма.

—

Но для них может оказаться не достаточно того, что все снимки исчезнут, — сказал Розуэлл.

— Что заставляет вас думать, что они что-то выяснили? Эти записи зарегистрированы? К вам приходил юрист по вопросам патентных заявок?

— Хаха! Если вам встретится юрист, которому вы можете доверить пятицентовик из бубна слепого, это просто волки в лесу сдохнут, но мы возьмем их с собой на гастроли и сколотим состояние.

— Кажется несколько рискованным.

 — У вас есть какой-то другой план действий?

 — Могу бросить клич среди громил в округе, но даже те, кто не является членами Профсоюза, некоторое время спустя начинают требовать больших денег, так что нам нужно подумать о более долгосрочных решениях.

 — Но, черт, тут неограниченные запасы негодяев, в этих студиях, каждый мальчик на посылках метит в продюсеры, мы никогда не перебьем их всех...

 — Я в основном подумывал о том, чтобы найти для вас правовую защиту.

 — Если нам понадобится поддержка, телеграфируем Папе Римскому, — сказал Розуэлл.

Вечером Лью подъехал по адресу, который сообщил ему Эмилио. Он припарковался несколькими домами ниже бунгало в стиле шале с перечным деревом во дворе, подошел и вежливо постучал во входную дверь. Он был поражен, если его еще что-нибудь могло поразить, враждебным очарованием лица, вдруг появившегося в дверях. За сорок, представительное, но, он вынужден с сожалением признать, испуганное. Возможно, ему следовало развернуться и уйти, но вместо этого он снял шляпу и спросил:

— Это дом, который сдается внаем?

— Вовсе нет. Вы полагаете, должен?

Лью притворился, что сверяется с ежедневником.

— А вы...

 — Миссис Дойс Киндред.

Дверная ширма скрывала ее лицо странным вертикальным туманом, как-то растягивавшим ее голос, когда он думал об этом потом, не мог понять, почему воспринял это, как сексуальный сигнал, у него возникла эрекция на крыльце и всё такое...

— Я ошибся адресом?

Он наблюдал за тем, как она моргала.

— Это легко проверить.

— Муж дома?

— Заходите.

Она отступила на шаг и повернулась, он заметил лишь краешек улыбки, на последующие этапы которой она почти презрительно запретила ему смотреть, и провела его сквозь оливковый свет маленькой гостиной на кухню. Здесь было омерзительно, как в любом аду, ему уже было знакомо это чувство. Сначала он думал, что это благодаря его гангстерской сексапильности, но вскоре понял, что на этом побережье — ничего личного, здесь такое случалось часто. Ее чулки были скатаны над коленями, стиль модницы-эмансипе.

Она на некоторое время замерла в дружелюбном желтом свете, льющемся на них в окно кухни, не дотянуться, стояла в тусклой неподвижности спиной к нему, склонив голову, затылок обнажен, стрижка «боб» из салона красоты. Лью подошел, схватил подол ее юбки и задрал вверх.

— А где панталоны?

— А как ты думаешь?

— Может быть, ты хочешь опуститься на руки и колени.

— Только попробуй, чертово животное.

— Что-то вроде этого, да?

— А ты не против.