На дне Одессы
Шрифт:
Страшно становилось за участь рояля. Казалось, что Макс хочет заколотить клавиши в- пол или сделать из них кашу.
Рояль затрещал и застонал. А Макс все больше и больше пускал корни в сиденье, и вскоре музыка получилась такая бешеная, что никакая тройка и экспресс не могли бы сравниться с нею.
Макс, несмотря на свой вечный флюс, был теперь красив, как греческий бог.
Впрочем, он был всегда таким, когда его охватывало вдохновение и когда из обычного тапера, получающего за свой талант по двугривенному за "кусочек",
Он забывал тогда про двугривенные, глаза у него загорались странным светом, похожим на отблеск зарницы, а грудь волновалась.
Один мотив сменялся другим, и каждый был совершенно новый, незнакомый, рожденный удивительной фантазией Макса, парившей, как мощный орел, под небесами.
Вот он нечаянно зацепил длинным ногтем мизинца за острое ребро клавиши и оторвал его. Ноготь повис. Но Макс не замечает его. Он видит перед собой только одни клавиши и чувствует, как время от времени Спиро косит на него глазами: "Молоко, дескать, везешь. Вира наша!"
— Ах этот Спиро, Спиро, чтоб ему таким богатым быть, как Родоконаки — говаривала часто с добродушной улыбкой хозяйка. — Как шибко ему ни играешь, ему все мало.
Четверть часа плясали уже Бетя и Спиро.
Бетя начинала изнемогать. Она плясала теперь по инерции, поддерживаемая твердой рукой Спиро. Но все новые и новые залпы рояля ободряли ее.
Она собирала остатки сил, выпрямлялась и старалась не отставать от Спиро, хотя грудь ее разрывалась на части, ноги были как бы налиты свинцом, и перед ее глазами ходили синие и черные круги.
Она не хотела срамиться.
— Га! — воскликнула она.
В глазах у нее засверкали огоньки, и она с какой-то отчаянной бесшабашностью дернула свободной рукой кораллы и бусы, подпрыгивавшие у нее на груди.
Рррржжждзинь!.. Кораллы и бусы, наподобие гороха, разлетелись в разные стороны зала и зазвенели по паркету.
Бетя потом изо всех сил дернула красный шелковый воротник лифа, который душил ее, и обнажила свою тонкую шею и часть груди, и стала подпевать задыхающимся голосом:
Ой дзам, ой дзам!
Цыганка Роза, желая разжечь ее сильнее, подошла к ней, захлопала в ладоши, затопала ногами и запела своим гортанным голосом:
А я на базаре маслом торговала,
Через тебя, Колька, я сюда попала.
Через тебя сохну, через тебя вяну,
Через тебя чахотку я достану.
Ой вей, тателе, мамеле!
Леля в это время разжигала Спиро. Она металась перед ним, как угорелая, притоптывала ногами и напевала:
Сто рублей не деньги,
Я их прогуляю!..
Спиро вдруг нацелился и выбил носком ботинка из прически Бети — "Эйфелевой башни" — большой каучуковый гребень.
Гребень упал на пол. Незаплетенные волосы скатились на спину Бети и завертелись вокруг ее головы, как плетка.
Они били ее по лбу, по щекам и глазам. Но Бетя не обращала на них внимания.
В уголках рта ее выступила пена.
Вот слетел с руки ее браслет. Он со звоном покатился по паркету и, докатившись до дверей, развалился на две половинки.
С открытой шеей и грудью, с распущенными волосами, с пеной в уголках рта и со сверкающими глазами, Бетя была похожа на вакханку.
Болгарская опьянила ее, и для полного сравнения с вакханкой ей недоставало бокала в руках. Опьянев окончательно, она забыла всякий стыд и стала проявлять массу цинизма в своих телодвижениях.
— Браво, Бетя! Браво, Цукки! — поощряли ее подруги.
Бетя хрипло рассмеялась и крикнула:
— Сегодня мой бенефис! Цукки пляшет! Спиро! Раздуй кадило! (подбавь огня).
Да, это был ее бенефис! Роковой бенефис! Она плясала, как дервиш.
Казалось, что в этой исступленной пляске она хотела выплясать все свое горе, все свои страдания, все свое наболевшее сердце, сердце проститутки, всеми презираемой, отверженной, преследуемой и гнусно и подло обираемой.
Сердце, сердце проститутки, сестры нашей, сбившейся с пути в темную, ненастную ночь, — кто интересовался тобой?!.. Кто пытался заглянуть к тебе вовнутрь?!..
Спиро стал также изнемогать. Весь мокрый, как лошадь, пробежавшая несколько верст, он понатужился в последний раз, сделал несколько "отскочей" и опустил руку, державшую Бетю.
Бетя, оставшись без поддержки, зашаталась, завертелась, как волчок, и взмахнула рукой, ища потерянную опору. Но, не найдя ее, она в последний раз покачнулась и грохнулась о пол.
Она грохнулась лицом книзу.
По округлой красной спине ее вдруг пробежала судорога. Вслед за этим шея ее вытянулась, как у черепахи, послышалось клокотанье в груди и из горла хлынула кровь.
В секунду возле Бети образовалось большое красное пятно, от которого во все стороны по паркету побежали красные лучи.
Смех, говор, остроты, веселые возгласы и музыка оборвались, и все, находившиеся в вале, бросились к Бете. Первая бросилась Надя. Она опустилась перед нею на колени и проговорила сквозь слезы:
— Бетичка… что с тобой?
Но Бетя не отвечала.
— Доплясалась! — раздался чей-то равнодушный голос из группы гостей.
— Неужто она умерла? — спросила тревожно Леля.
— Не умерла, — ответила авторитетно Антонина Ивановна. — Если бы умерла, то не дышала бы. А она дышит. Видишь? Надо увести ее отсюда. Ну-ка, девушки!