На фронте затишье…
Шрифт:
— Машину бросать нельзя. Расстреляют ее. А так, может, не попадут. На худой конец я вылезу через передний. А Шаронов все равно уже мертвый. Вот здесь он сидел, где я сижу. Вот, видишь, какая дыра. Видишь, что получилось… А ты, Дорохов, выходи. Не хочу тебя на душу брать.
— Не пойду. Если подожгут, вы один не вылезете…
Говорю это как можно тверже. Я знаю, что говорю правду: ему и сейчас не вылезти одному.
Яковенко пристально глядит на меня своими добрыми карими глазами и тянется здоровой рукой к рычагам.
— Только
Самоходка вздрагивает, подается вперед, медленно трогается, на мгновение замирает на месте и начинает неуклюже разворачиваться влево. Смотрю на побледневшее от напряжения лицо лейтенанта. На виске его вздулась синеватая ниточка. Она часто-часто пульсирует. А рядом с ней проступают капельки пота. Они увеличиваются на глазах. Яковенко поворачивается ко мне, повторяет как заклинание:
— Только бы не в борт… Только не в борт…
— Стойте!..
Как снег на голову падает из люка Левин.
— Стой! «Фердинанды»!
Левин уже у пушки. Прильнул к прицелу. Он что-то крутит…
— Правее! Правее! — кричит он не своим голосом. — Лейтенант, поверни обратно!
Прильнув к триплексам, Яковенко разворачивает самоходку, а Левин быстро отстегивает снаряд, ловко, заученным движением вталкивает его в ствол и припадает к прицелу. Движения его порывисты и стремительны. Он весь словно пружина.
Днище самоходки внезапно дергается. Я едва удерживаюсь на ногах. Выстрел! А Левин уже у затвора:
— Помогай! Подавай снаряды!
Отстегнуть снаряд, приподнять его и втолкнуть в ствол — простая механика. Быть заряжающим может каждый. Но и тут нужен навык. Я где-то замешкался.
— Быстрее! Шевелись быстрее! — Глаза Левина загораются лихорадочным блеском. Он опять припадает к прицелу. Рука тянется к электропуску. Толчок!
— Горит, сволочь! — радостно вскрикивает Сережка. — Горит! Поддай, Дорохов!
Мне кажется, он смеется. Коротко. Хохотнул — и опять замолк. Только на мгновенье встречаюсь с ним взглядом и понимаю — он весь ликует от радости. Не верится, что передо мной Сережка Левин — тихий, неторопливый, медлительный старшина Левин. Это какой-то сгусток энергии. Он буквально дрожит от возбуждения. И в то же время ни одного лишнего взгляда, жеста. Он словно слился с орудием.
Выстрел!
Еще один!
— Готов! И этот готов!! — кричит Левин, не отрывая глаз от прицела. И мне вдруг становится обидно, что не могу выглянуть наружу, посмотреть, что там натворил «пушечный снайпер».
А Сергей долго-долго глядит в прицел, затем смахивает со лба пот, осторожно перешагивает через труп Шаронова и устало опускается на откидное сиденье. Взгляд его затухает, мрачнеет лицо.
— Одного за Шаронова, второго — за Егорку, — глухо говорит Левин. — Два «фердинанда» выползли. Как увидел, аж обомлел. Расстреляли бы они вас,
Он умолкает и, опустив голову, тупо глядит на Шаронова.
— Эх, Витя, Витя…
Яковенко выключил двигатель, и в машине тихо. Слышно, как тяжело дышит Левин. Откуда-то издалека доносится перестук автоматов.
— Что будем делать дальше? — спрашивает Яковенко после затянувшегося молчания. И сам себе отвечает:
— Надо выводить машину назад. Вылезайте.
— Мне за Егоркой надо, — тихо произносит Сергей. — Не дойдет он один.
— Вылезайте оба. Быстрее!
Левин тяжело поднимается. Косится на меня.
— Ты, Саша, останься. В случае чего помоги лейтенанту. Давайте!..
Он подтягивается, ставит ногу на стальной брус и рывком выбрасывается из люка. И снова днище самоходки колотится неровной отрывистой дрожью.
— Ну что, трогаем? — лейтенант поворачивается ко мне. — Поехали… Лишь бы в борт не ударили…
Он налегает на рычаги, и я вижу через передний люк, как земля начинает уплывать вправо. Машина нехотя разворачивается на месте.
— Ничего. Не успеет ударить, — цедит Яковенко сквозь зубы. И в его голосе и надежда, и зло, и упрямство…
Секунды тянутся целую вечность. Тревога лейтенанта передается мне. Втягиваю голову в плечи и, замерев, жду удара болванки. Но удара все нет. Все так же надрывно воет мотор. Все так же, дрожа всем корпусом, резкими рывками продолжает разворачиваться раненая машина.
— Немножко еще… Чуть-чуть…
Здоровой рукой лейтенант тянет за рычаг из последних сил. Только сейчас догадываюсь прийти на помощь. Но он уже отпускает ручку. Что-то переключает, и стальная громада, встрепенувшись на месте, тяжело подается вперед.
— Всё. Тронулись, — говорит Яковенко и закрывает глаза. Больше он не смотрит, куда мы едем.
«Только бы подальше от этого места. Скорее туда — к спасительному леску, к балке, где не достанет снаряд. Скорее!..»
А лейтенанту становится плохо. Это заметно по пепельной бледности, разлившейся по его щекам.
— Ничего. Теперь доберемся…
Яковенко почти в забытьи. И мне становится страшно от сознания своего бессилия. Я ничем не могу помочь лейтенанту. Случись с ним обморок, и самоходка может завалиться в овраг. Я даже не сумею остановить ее.
Глаза лейтенанта закрыты, но рука, как и раньше, напряжена. На суставах пальцев, сжимающих ручку, появились белые пятна. Медленно, очень медленно сползаем мы с гребня высотки. Хотя поле уже идет под уклон, но проехали мы немного. Командный пункт Демина и Петрова остается правее. Яковенко взял влево — здесь круче уклон. Значит, быстрее окажемся в мертвой зоне, недоступной снаряду…
Через распахнутый люк доносится резкий, пронзительный звук, похожий на короткий гудок электрички, прогудевший рядом, над самым ухом. Яковенко открывает глаза.