На главном направлении(Повести и очерки)
Шрифт:
Столь внезапное появление возбужденного Фомина насторожило ребят.
— Александр Иванович, что с вами? — спросила Лиза, глядя на его побледневшее лицо.
Сию же секунду к нему подбежали Гира и Петя. Заглядывая ему в глаза, ребята не могли понять, почему он молчит: они привыкли видеть Александра Ивановича разговорчивым. Сейчас темное лицо его судорожно передергивалось:
— Костя, где Ваня?
Костя, стоявший у своей рации, не поднимая глаз, виновато ответил:
— Ушел наступать…
— А почему ты мне об этом не сказал?! — кинулась к нему Лиза.
— Потому… не обязан.
— Как
— Он меня звал… А я…
— Выдать побоялся, — сердито упрекнула Костю Лиза.
Фомин, не сказав ни слова, круто повернулся и вышел.
Ребята долго стояли молча, глядя на прикрытую дверь.
К вечеру им стало известно, что Ваню принесли в санитарную роту. Он подорвался на противопехотной мине. Саперы, бросившиеся за Ваней, когда временно была прекращена артподготовка, не успели преградить ему путь. Догонявший Ваню боец тоже наскочил на мину и погиб.
Ребята пришли в санитарную роту к Ване.
Он еще был жив, но не приходил в сознание. Он весь был искалечен.
— Ваня, Ваня… — со слезами на глазах повторял Костя, стоя у койки умирающего друга.
…Вскоре стало известно, что войска Сталинградского и Донского фронтов соединились в районе Калача и огромная гитлеровская армия, наступавшая на Сталинград, оказалась в окружении. В эти дни полк Титова готовился к выполнению новых задач — к большому наступлению для разгрома окруженных немецко-фашистских войск. Много неотложных и больших дел было в эти дни у Титова и Пожарского, но они встретились, чтобы решить дальнейшую судьбу Кости, Пети, Лизы и Гиры.
— Прежде всего, — пошутил Пожарский, — надо послушать главкома и стратега детских душ. — И тут же, обращаясь к Фомину, сказал — В этом деле решающее слово за тобой, товарищ педагог.
Александр Иванович, не задумываясь, ответил:
— О чем можно говорить? Об усыновлении? Но война еще не окончена, может случиться, что они снова осиротеют…
Пожарский и Титов переглянулись, не зная, что сказать. И тогда Фомин серьезно проговорил:
— У них нет родителей, но есть Родина, есть детские дома, школы. Они пойдут учиться… Прошу подписать направление… — Он положил перед генералом список, в котором значилось: «Костя Пургин, Лиза Пескова, Гира Шарахудинова, Петя Чернов сего числа 26 ноября 1942 года направляются в детский дом ветеранов обороны Сталинграда».
ПЛАМЯ
Очерк
Человек никогда не устает смотреть на пламя костра. Не потому, что возле него тепло и уютно. Нет, в нем что-то более сильное, завораживающее…
Пламя никогда не бывает спокойным: каждую секунду появляется что-то новое, неповторимое. Это живой букет цвета и света с множеством красок, оттенков, ярких искр, которые неустанно рождаются в орбите костра.
В самом горении нет покоя. Прислушайтесь к костру. Он яростно рвет тишину, и она отступает. А темнота, которая перед появлением пламени, кажется, сгустилась и пыталась стать вязкой смолой, вдруг разваливается, разлетается в разные стороны и робкими тенями дрожит поодаль или прячется за спиной, крадется за кустами…
Смотрю на пламя и думаю о человеке, который как бы
Оживающие камни и глыбы бетона! Они рассказывают о пережитом с удивительной достоверностью.
Ходит бывший солдат по кургану, и перед ним, как из дымки, выступают фигуры воинов, боевые эпизоды, детали боевых позиций той самой поры, которая запомнилась ему со времен войны.
Вот знакомые рабочие, колхозники с винтовками и автоматами. В них он узнает себя. А вот липа родных и близких боевых друзей — бойцов, офицеров, генералов. Хоть бросайся в объятья, обнимай, целуй, прижимай к груди и по-солдатски скупо плачь, вспоминай прошлое.
Но глаза и губы друзей неподвижны. Они отлиты из бетона. Однако старый солдат, останавливаясь перед ними, ждет, что вот сейчас, сию минуту задвигаются брови хмурого воина, решившего стоять насмерть; привстанет и швырнет гранату смертельно раненный морской пехотинец; сделает еще один шаг и присядет отдохнуть санитарка, выносящая с поля боя раненого воина; поднимет глаза и горестно вздохнет скорбящая мать, что держит на коленях умершего сына…
Вдохнуть такую жизнь в камни и бетон, вдохнуть навечно, навсегда подвластно лишь художнику редкостного дарования…
Ростов-на-Дону. Подворья предпринимателя Модина, ведающего ломовым транспортом города, с конюшнями и завозными занимали целый квартал между Сенной и Скобелевской улицами. Здесь, в лабиринтах складов и навесов, между пристройками и амбарами, под телегами и арбами, прошло детство Жени Вучетича, которого его сверстники называли не по имени, а не очень понятными словами — «скульптор и полководец». Девятилетний «скульптор» умел хорошо лепить из глины ворон, индюков и домашних животных. Лучше всех умел выпиливать и вырезать ножом из обыкновенной деревянной дощечки наганы, сабли, многозарядные маузеры.
По стране катились сражения гражданской войны. По Ростову они проносились несколько раз, как морские штормы, то с юга на север, то с севера на юг. И мальчишки, чьи отцы ушли бороться за правое дело, играли в войну под началом своего «полководца».
Шестнадцати лет, это было уже в двадцать четвертом году, Евгений пошел работать на шахту. В следующем году поступил учиться в художественную школу в Ростове. Занимался в классе живописца Чиненова Андрея Семеновича, в прошлом тесно связанного с передвижниками. Художник-реалист видел у своего ученика хорошие задатки, давал ему свои краски и кисти. Там же начинающий художник попал к чудесному педагогу, семидесятилетнему директору школы Анатолию Ивановичу Мухину. Он был заметным в ту пору художником среди таких мастеров кисти, как Степанов, Жуковский, Бялыницкий-Бируля. Мухин воспитывал своих учеников на традициях русской классической школы художественного мышления.