На глазах у сорока миллионов

Макбейн Эд

Время посещения заканчивалось в восемь, а это означало, что у него осталось ровно десять минут, чтобы проникнуть в здание. Ему пришла в голову мысль: а вдруг они не пустят его за такое короткое время до закрытия, и он поспешил к входу. Над вращающимися дверьми был наклонный бетонный козырек. Больница была новой, вся из алюминия, стекла и бетона. Он прошел через вращающуюся дверь и сразу направился к конторке, расположенной справа от входа. Женщина в халате – медсестра, подумал он, – подняла голову.

– Мисс Синтия Форрест? – спросил он.

– Палата семьсот двадцать, – сказала женщина и взглянула на свои часы. – Время посещения заканчивается через несколько минут.

– Да,

я знаю, спасибо, – ответил он и, улыбнувшись, направился к лифту. Среди ожидавших лифт был всего лишь еще один человек в обычной одежде, на остальных были белые халаты. Он вдруг подумал, а что если у ее палаты поставили полицейского. Если так, думал он, я уйду, и все. Двери лифта открылись. Он отступил в сторону, а потом нажал на кнопку семь и заметил, что одна из сестер потянулась к той же самой кнопке, а затем тихо отошла в глубину лифта. Двери закрылись.

– По-моему, – сказала одна из сестер, – это псориаз. Доктор Кирш говорит, что это заражение крови, но ты видела ногу пациента? При заражении крови такого не бывает.

– Завтра ему сделают анализы, – сказала другая сестра.

– А пока у него высокая температура.

– Это от воспаленной ноги. От заражения.

– Это псориаз, вот это что, – настаивала первая сестра.

Открылись двери. Обе сестры вышли. Двери снова закрылись. В лифте повисла тишина. Он посмотрел на часы. Было без пяти восемь. Лифт остановился на четвертом этаже, а потом и на пятом. На седьмом вышел он и сестра, которая тянулась к кнопке. В коридоре он на мгновение замешкался. Прямо перед лифтом было большое фойе. За фойе размещалось какое-то застекленное помещение. Солярий, решил он. Справа и слева от лифта находились стеклянные двери, ведущие в палаты пациентов. Слева в трех футах перед дверью сидела за столом сестра. Он быстро подошел к ней и спросил:

– Как пройти к палате семьсот двадцать?

Сестра едва взглянула на него.

– Прямо, – сказала она, – у вас осталось всего несколько минут.

– Да, я знаю, спасибо, – ответил он и открыл стеклянную дверь. Ближайшая за перегородкой палата оказалась 700, следующая за ней – 702, он решил, что 720 находится в конце коридора. Потом взглянул на часы. Почти восемь. Он быстро пошел вдоль дверей и в середине коридора нашел дверь с буквой “М”. Открыв дверь, он сразу направился к одной из кабинок, вошел туда и заперся.

Менее чем через минуту он услышал, как по радио объявляют, что время посещения закончилось. Он улыбнулся, опустил крышку унитаза, сел, закурил сигарету и начал ждать.

Из мужского туалета он вышел только в полночь. А до этого времени он наслушался врачей и пациентов, обсуждающих бесконечные болезни и способы их лечения. Он внимательно прислушивался к этим разговорам, которые развлекали его и помогали коротать время. Он решил, что не может покинуть свое убежище, пока свет не погаснет во всех палатах больницы. Он не знал, когда гасят свет в палатах, но решил, что в десять или в пол-одиннадцатого. Для верности он намеревался подождать до полуночи. Он понимал, что все врачи, кроме дежурных, к этому времени уйдут, так что ему надо быть крайне осторожным, когда он выйдет в коридор. Он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь видел его по пути к палате Синди.

Жаль, что ему приходится убивать эту сучку.

Она действительно хороша.

Один из пациентов в промежуток между восемью и полуночью помочился семнадцать раз. Видимо, у этого парня было что-то с почками, и каждый раз, войдя в туалет, он шел, шаркая шлепанцами, к писсуару и бранился.

– Сукин сын! Чем ты заслужил такую боль и позор? – И дальше в том же духе.

Однажды,

когда он мочился причитая, какой-то парень из соседней кабинки заорал:

– Ради Бога, Мендель, держи свои болезни при себе.

Тот, что стоял у писсуара, заорал в ответ:

– Надо, чтобы это случилось с тобой, Лейбовиц! Чтоб твоя хреновина сгнила и отвалилась, и пусть ее смоет через канализацию в реку. Надеюсь, Бог услышит мою просьбу.

Он чуть не рассмеялся, но вместо этого закурил очередную сигарету и посмотрел на часы. Интересно, когда угомонятся эти идиоты и в какой одежде будет Синтия. Он все еще помнил, как она раздевалась в ту ночь, когда он избил ее, он все еще помнил ее наготу – и тут он остановил свои мысли. Нельзя думать об этом. Он должен убить ее сегодня, нечего думать об этом – и все же, пока он будет убивать ее, может, получится, как в прошлый раз, может, снова почувствовав под собой ее гладкий и твердый живот, он сможет, как тогда.

В полночь в мужском туалете стояла тишина.

Он отпер кабинку, прошел мимо писсуаров к двери и, приоткрыв ее, выглянул в коридор. Полы были покрыты какой-то полированной асфальтообразной массой, стук каблуков по ней был слышен за мили, что, конечно, было хорошо. Он слышал, как по коридору прошла сестра, и потом все снова стихло. Он вышел в коридор и пошел в глубину его, слева и справа возникали номера: 709, 710, 711... 714, 715, 716...

Он проходил мимо палаты 717, когда дверь ее открылась и в коридор вышла медсестра. От неожиданности он на какое-то время потерял дар речи. Он остановился, судорожно соображая, ударить ее или нет. А затем из неведомой глубины он услышал свой едва узнаваемый голос:

– Добрый вечер, сестра. – Голос его звучал необычно спокойно и приветливо. Сестра посмотрела на него и ответила:

– Добрый вечер, доктор. – И ушла по коридору.

Он не повернулся посмотреть ей вслед. Дойдя до палаты 720, он быстро открыл дверь и вошел внутрь, закрыл дверь и откинулся на нее, прислушиваясь. Ничего не услышав, он вошел в палату.

Палата освещалась только слабым лунным светом, падавшем из окна за кроватью. Он видел силуэт ее тела под одеялом, крутую линию бедра. Одеяло было натянуто так, что он мог видеть в слабом лунном свете лишь ее белокурые локоны. Он снова, как и в ту ночь, когда избивал ее, возбудился. Он напомнил себе, зачем он пришел сюда, – эта девушка может послать его на электрический стул. Если Фэарчайлд умрет, для него обвинения этой девушки будет достаточно. Он глубоко вздохнул и двинулся вперед. В полутьме он обхватил ее шею своими руками, и прошептал: “Синди!”. Он хотел, чтобы, умирая, девушка смотрела ему в глаза. Он сжал пальцы.

Неожиданно она села. Два мощных кулака мелькнули в воздухе. Он широко открыл глаза.

– Сюрприз, – сказал Берт Клинг и ударил его в лицо.

Глава 11

Детективы – не поэты, в разбитой голове ямбического пентаметра не обнаружишь.

Если бы Мейер был Вильямом, Шекспиром, он бы, возможно, верил в то, что “любовь, что дым, вздымающийся в небо со вздохами”, но он не был Вильямом Шекспиром. Если бы Стив Карелла был Генри Уодсвортом Лонгфелло, он бы знал, что “любовь всегда занята сама собой”, но, увы, как вы знаете, он не был Генри Уодсвортом Лонгфелло – хотя у него и был дядюшка Генри в Ред-Бэнкс, штат Нью-Джерси. Если бы любой из наших двух героев был Бэкингэмом, или Овидием, или Байроном, они бы, не исключено, осознали, что “любовь есть соль жизни”, и “вечный источник страхов и беспокойств”, и “капризная сила”, но они были не поэты, они были всего лишь профессиональные полицейские.