На горах. Книга Вторая
Шрифт:
— Точно так, Авдотья Марковна, Марко Данилыч у меня ту икону выменял, — отвечал Чубалов. — Редкостная икона, царским жалованным изографом при святейшем Филарете, патриархе московском, писана. Комнатная была у благочестивой царицы Евдокии Лукьяновны.
— И Марка Евангелиста икона, что у тятеньки покойника при гробе в головах стояла, — тоже от вас?
— И ее у меня же выменял. Она баронских писем, совсем почти фряжская. Эта много будет попростее, чем икона вашего ангела, и помоложе, — сказал Герасим Силыч.
— А нет ли у вас иконы святителя Амвросия
— Такой не имеется, — отвечал Герасим Силыч. — Да едва ли можно такую найти старинных писем. Сколько годов я по иконной части делишки веду, чуть не всю Россию изъездил из конца в конец и всего-навсе две только старые иконы Амвросия Медиоланского видел. А теперь их нет: одну за перстосложение отобрали, другая в пожаре сгорела.
— Мне хоть бы новую, — сказала Дуня.
— В таком разе можно поморским заказать, а не то в Москве на Преображенском, — ответил Чубалов. — Ежели наскоро требуется, могу в самом близком времени ее получить.
— Сделайте одолжение, — сказала Дуня. — Это самое мое усердное желание иметь икону святителя Амвросия, — молвила Дуня. — Буду вам очень благодарна.
— Постараюсь, Авдотья Марковна, будьте благонадежны, — сказал Чубалов. — Штилистовая требуется или побольше?
— Чтобы в киотку, что у меня в комнате, поставилась. Снимите мерочку. Хочу, чтоб она всегда у меня в изголовьях была, — ответила Дуня. — И оклад закажите, пожалуйста, серебряный, густо позолоченный, а каменья на икону я вам сама выдам.
— Слушаю-с. А к какому времени потребуется? — спросил Чубалов.
— Срока не назначаю, а чем скорее, тем лучше, — ответила Дуня.
— Да ты обещанье, что ли, дала? — спросила Дарья Сергевна.
— Да, обещанье, — потупившись, сухо промолвила Дуня.
С того дня Чубалов стал хозяйствовать в смолокуровском доме. Съездил он на день в Сосновку и переехал в город со всем книжным скарбом. Иванушку взял с собой.
Устроивши главные дела покойного Марка Данилыча, Чапурин, несмотря на просьбы новой своей дочки, собрался в путь-дорогу в свои родные леса. Аграфена Петровна с ним же поехала. Страшно показалось Дуне предстоявшее одиночество, особенно печалила ее разлука с Груней. К ней теперь привязалась она еще больше, чем прежде, до размолвки.
Уговорились так: к двадцатому дню после кончины Марка Данилыча приедет к Дуне Патап Максимыч и Аграфена Петровна с детками, и все они пробудут до сорочин. После того Дуня с Дарьей Сергевной двинутся за Волгу со всеми пожитками.
Никифор между тем приехал и, получив доверенность, на другой же день покатил в Унжу.
За день либо за два до отъезда Патапа Максимыча Дуня спросила у него:
— В векселях, что выданы тятеньке покойнику, не нашлось ли векселей или расписок купца Поликарпа Андреича Сивкова?
— Есть векселек, — ответил Патап Максимыч. — На нонешней ярманке выдан.
— Велик ли? — спросила Дуня.
— Помнится, тысячи на три, а уплата на будущей Макарьевской, —
— Дайте мне его, а из счетов, пожалуйста, вычеркните, — сказала Дуня.
— Зачем это, дочка? — ласково и озабоченно спросил у нее Чапурин.
— Так надо мне, — сказала решительно Дуня и другого ответа не дала.
Патап Максимыч пристально посмотрел на нее. А у ней взгляд ни дать ни взять такой же, каков бывал у Марка Данилыча. И ноздри так же раздуваются, как у него, бывало, когда делался недоволен, и глаза горят, и хмурое лицо багровеет — вся в отца. «Нет, эту девку прибрать к рукам мудрено, — подумал Чапурин. — Бедовая!.. Мужа будет на уздечке водить. На мою покойницу, на голубушку Настю смахивает, только будет покруче ее. А то по всему Настя, как есть Настя».
Отдал он Дуне вексель Сивкова, и та тотчас же разорвала его пополам.
— Что ты? Что сделала? — вскочивши с места, с изумленьем вскрикнул Патап Максимыч. — Теперь вексель не годится.
— Знаю, — равнодушно ответила Дуня.
— Зачем же это?
— Долг уплачиваю. Поликарпу Андреичу я должна больше, чем он был тятеньке должен, — сказала Дуня, переглянувшись с Аграфеной Петровной.
— Как должна? В толк не возьму, — сквозь зубы проговорил недовольный Чапурин. Дуня не отвечала.
— Тятенька, — вступилась Аграфена Петровна, — вы ведь еще ничего не знаете, как мы с Дуней от Луповицких уехали. Много было всяких приключений, говорить теперь не стану, сама когда-нибудь расскажет. Поликарп Андреич да еще один человек и ей и мне много добра сделали. Будь у меня такие же деньги, как у Дуни, я бы и больше трех тысяч не пожалела. — Вот оно что! — тихо промолвил Патап Максимыч. — Да что ж вы ничего не расскажите? Три тысячи деньги ведь немалые, кидать их зря не годится. Может быть, одолжения Сивкова и десятой доли этих денег не стоят.
— Когда Дуня тебе расскажет все, сам увидишь, что помощь Сивковых стоит больше, — сказала Аграфена Петровна.
— Так расскажи, Дуня, не утай от второго отца, — ласково молвил стихший Патап Максимыч.
— После расскажу, после, когда буду у вас в Осиповке, — сказала Дуня, — а теперь, видит бог, не могу.
Язык не поворотится. Знаете, отчего мне хочется покинуть этот город и в нем даже родительские могилки? Чтобы подальше быть от этих Луповицких, от Фатьянки, от Марьи Ивановны. Много я от них натерпелась — говорить, так всего не перескажешь.
Навострила Дарья Сергевна уши, услыхавши от Дуни такие слова про Марью Ивановну. Довольная улыбка озарила лицо ее. Радостно она вокруг посмотрела.
— Как? С Марьей Ивановной рознь у тебя? — промолвила она. — Слава богу! Никогда я не чаяла в ней толку.
— Все они обманщики, богопротивники! — с горячностью вскликнула Дуня.
— Уж они тебя в поганую свою веру не приводили ль? — спросила Дарья Сергевна. — Весной, как Марья Ивановна жила у нас, она ведь про какую-то новую веру рассказывала тебе да расхваливала ее. Я слышала сама из каморки, что возле твоей комнаты. Только что слов ее тогда понять не могла.