На горах. Книга Вторая
Шрифт:
— Послушайте меня, старика, почтеннейший Никита Федорыч, — продолжал Марко Данилыч, положив и другую руку на плечо Меркулова. — Хоша для того облегчите условия насчет наличных, что я завсегда любил и уважал вашу супругу Лизавету Зиновьевну. Ей-ей, любил не меньше, чем свою Дунюшку. И теперь люблю, ей-богу. Мне не верите, богу поверьте… Сделайте такое ваше одолжение — сейчас же бы заключили мы с вами условие: третью долю наличными тут же вы бы с меня получили, другую, по вашему условию, оставили бы до предбудущей ярманки, а третью потерпите
— Нельзя, Марко Данилыч, никак нельзя, — сказал Меркулов. — Мы положили ни одной йоты не опускать из условий.
— Я бы особую запись дал… Неустойку назначьте… Какую хотите, такую и назначьте.
— Нельзя, Марко Данилыч.
— Хоть на месяц…
— Нельзя.
— На три недели?
— Нельзя.
— На две?
— Нельзя.
— Ден на десять?
— Нельзя, нельзя и нельзя. Марко Данилыч. Лучше и не говорите… Лучше совсем оставим это, — сказал, вставая, Меркулов. — Прощайте… Засиделся я у вас, — давно уж пора кой-куда съездить.
— Послушайте, — крепко ухватившись за руку Никиты Федорыча, задыхающимся почти голосом вскричал Смолокуров. — Хоть на три дня!.. Всего только на три деньки!.. В три-то дня ведь пятой доли товара не свезти с вашего каравана… Значит, не выйду из ваших рук… На три дня, Никита Федорыч, только на три денечка!.. Будьте милостивы, при случае сам заслужу.
Подумал Меркулов и согласился, но с тем, что ежели Смолокуров через три дня не уплатит до последней копейки всего, что следует, то условие уничтожается, и Марко Данилыч заплатит неустойку в двадцать тысяч.
Решились и поехали к маклеру писать условие.
Возвращаясь от маклера на баржу, Марко Данилыч увидал на Гребновской Белянкина. Садился тот в лодку на свою тихвинку ехать.
— Евстрат Михайлыч! Куда, друг, спешишь? — крикнул ему Смолокуров.
— До своей тихвинки, — снимая картуз и почтительно кланяясь рыбному тузу, ответил Белянкин.
— Что за спех приспел? — весело спросил у мелкой рыбной сошки тузистый рыбник Марко Данилыч.
— Самый важный спех, — шутливо отвечал Белянкин. — На всем свете больше того спеху нет — есть, сударь, хочу, обедать пора.
— Охота есть одному!.. Скучно. Айда ко мне на баржу — пообедаем вместе, чем бог послал. У меня щи знатные из свежей капусты, щец похлебаем, стерлядку в разваре съедим, барашка пожуем, винца малу толику выпьем.
— Да мне, право, как-то совестно, Марко Данилыч, — говорил Беляикин, смущенный необычной приветливостью спесивого и надменного Марка Данилыча. Прежде Смолокуров и шапки перед ним не ломал, а теперь ни с того ни с сего обедать зовет.
Схватив Белянкина за руку, Марко Данилыч без дальнейших разговоров увез его в своей косной на баржу.
За обедом рассказал Смолокуров про сделку с зятьями Доронина… Белянкин даже рот разинул от удивленья.
— Говори ты мне, Евстрат Михайлыч прямо, начистоту, безо всякой, значит, утайки, — наливая ему рюмку
— Какие у меня деньги, Марко Данилыч! — смиренно отвечал Белянкин. — Ведь я человек маленький. Есть, конечно, невелика сумма — кой-чего для дома в ярманке надо искупить… А товар еще бог знает когда продам.
— Да сколько, спрашиваю я, наличных-то теперь при тебе? — сказал Марко Данилыч.
— Тысчонки две наберется, — смиренно промолвил Белянкин.
— Хочешь третью нажить, а может, и четвертую? — пристально глядя на Белянкина, спросил Смолокуров.
— Как не хотеть. Марко Данилыч, — с веселой улыбкой ответил Евстрат Михайлыч.
— Так вот что: парень ты речистый, разговоры водить мастер. Такого мне теперь и надо, — сказал Марко Данилыч. — Сегодня вечерком приходи в Рыбный трактир, там будут все наши. А дело будет тебе вот какое…
И подробно рассказал, что надо Белянкину делать и что говорить.
Затея Марка Данилыча удалась вполне.
На другой день после сиденья рыбников в Рыбном трактире, чуть не на рассвете, Орошин подъехал в лодке к каравану зятьев Доронина. Ему сказали, что они еще не бывали. Спросил, где живут, и погнал извозчика на Нижний Базар. Ровно молоденький, взбежал он на лестницу Бубновской гостиницы, спрашивает Меркулова, а ежели его дома нет, так Веденеева.
— Еще почивают, — ему отвечали.
Досадно, а нечего делать. Пришлось обождать. Ему, никого выше себя не признававшему, пришлось теперь дожидаться слетышков, молокососов!.. Зато никто из рыбников раньше его с зятьями Доронина не увидится, никто лакомого кусочка не перебьет. А все-таки жутко надменному гордецу дожидаться… Да еще, пожалуй, кланяться придется им, упрашивать. Что делать? Выпадет случай — и свинье в ножки поклонишься.
Ходит по гостинице Онисим Самойлыч, а сам так и лютует. Чаю спросил, чтоб без дела взад и вперед не бродить. Полусонный половой подал чайный прибор и, принимая Орошина за какую-нибудь дрянь, уселся по другую сторону столика, где Онисим Самойлыч принялся было чаи распивать. Положив руки на стол, склонил половой на них сонную голову и тотчас захрапел. Взорвало Орошина, толкнул он полового, крикнул на всю гостиницу:
— Нет, что ли, тебе другого-то места?
— А ты, брат, не больно толкайся, — нахально отвечал половой.
Вскочил Орошин, схватил его за шиворот и прочь отпихнул.
— Мотри ты, проходимец! — закричал ярославец. Тронь-ка еще, попробуй. Половины зубов не досчитаешься.
Онисим Самойлыч вышел из себя, поднял палку. Быть бы непременно побоищу, если б вошедший приказчик Доронина не сказал, что господа проснулись.
Бросил Орошин деньги за чай, молча погрозил палкой половому и пошел вслед за приказчиком.
Встретил его Веденеев. Онисим Самойлыч не видал его с того вечера, как у них в Рыбном трактире вышла маленькая схватка из-за письма о тюлене.