На грани анархии
Шрифт:
— Нас четверо.
У него хватило приличия выглядеть пристыженным.
— Прости, Ханна. Да, нас четверо. Ты, я, Майло и ребенок. Я сделаю все возможное для города, но ты — мой приоритет. Вот и все. Я не буду извиняться за это. Я сделаю все, что должен, чтобы ты оставалась в безопасности.
Она снова посмотрела на улицу. Холод жалил ее лицо и руки. Глаза жгло.
Один из горожан сопротивлялся. Он замахнулся на солдата. Солдат ударил его прикладом своей винтовки. Мужчина рухнул на
Солдат жестом подозвал двух других ополченцев, которые схватили мужчину под руки, подтащили его к одному из оставшихся грузовиков и закинули в кузов, как мешок с мукой.
У Ханны скрутило желудок. Противная кислота обжигала горло. Все, что она могла сделать сейчас, это не выбежать на улицу и не попытаться их остановить.
Она знала, что ее недостаточно. Она всего лишь один человек. У них было все оружие и люди. Пока что.
— Это... — она указала вниз по улице. — не похоже на безопасность.
— Это для нас.
Гнев захлестнул Ханну.
— Как ты можешь так говорить?
Ноа сжал челюсть.
— Я позабочусь о том, чтобы каждая из этих семей поселилась в лучших домах, оставшихся в Фолл-Крике. Из-за стольких смертей у нас есть несколько десятков пустых домов с каминами или дровяными печами, септическими системами и колодцами. Я прослежу, чтобы у них хватило еды и дров. Я лично прослежу за этим.
— Так вот как ты живешь с самим собой? Делаешь несколько добрых дел, чтобы притвориться, что ты не участвуешь в этом?
Он выглядел уязвленным.
— Это нечестно.
— Разве? А когда Розамонд и ополченцы решат их не кормить? Что тогда? Они контролируют еду, Ноа. Посмотри, как они держат тебя на поводке с помощью лекарств Майло.
Ноа опустил глаза, не в силах встретить ее взгляд. Он выглядел как человек, уже побежденный, человек, смирившийся с ужасной судьбой.
— Я больше ничего не могу сделать.
— А что, если она снова пошлет за Бишопом?
— Она не станет. Бишоп был врагом Джулиана, а не ее.
— Ты не можешь этого знать. А Лиам?
Ноа напрягся.
— Лиам Коулман может сам о себе позаботиться.
Ханна вздернула подбородок.
— А что если я скажу ей, что убила ее сына? Как думаешь, насколько я тогда буду в безопасности?
Он резко поднял голову, в его глазах вспыхнула паника.
— Ты не можешь этого сделать.
— Ты знаешь, что она опасна. Ты говоришь одно, но я вижу правду. Ты бегаешь вокруг, пытаясь потушить пожар, но не доходишь до источника. Все это взорвется тебе в лицо, Ноа.
Он выглядел растерянным, затравленным. Разрываемым на части.
Ханна вспомнила определение из студенческих времен, из курса «Психология», который она прослушала: когнитивный
Разум Ноа не мог допустить сосуществования двух истин: люди, от которых зависела жизнь его сына, разрушали его город и подвергали опасности его близких.
Признать, что его наставница Розамонд и лучший друг Джулиан порочны, оказалось слишком страшной реальностью. И поэтому Ноа не сделал этого.
У Ханны таких терзаний не возникало.
Победив одного врага, она обнаружила другого, восставшего из пепла первого. Розамонд Синклер не уступала своему сыну, хотя и по-другому. Суперинтендант несла ответственность за страдания, смерть и разрушения. Она будет ответственна за гораздо большее.
То, что Ноа не хотел смотреть правде в глаза, не делало ее менее реальной.
Ханна устало покачала головой.
— Кто ты, Ноа Шеридан?
Он уставился на нее, его взгляд просил, умолял ее.
— Ханна, пожалуйста. Я твой муж. Я отец Майло. Я тот же самый человек, каким был всегда.
— Этого я и боялась.
Ноа покраснел. Он выглядел пораженным, как будто она дала ему пощечину. Открыл рот, чтобы возразить, но ничего не вышло.
— Папа?
Они оба посмотрели вверх.
Майло стоял в коридоре возле своей спальни. На нем была пижама с Человеком-пауком. Его темные кудри торчали во все стороны. Он протирал глаза от сна.
— Там плохие парни? Я хочу помочь бороться с плохими парнями.
Ноа вернулся в дом и встал между Майло и открытой дверью, чтобы закрыть ему обзор. Он потер лицо тыльной стороной руки.
— Все в порядке, сынок. Обещаю. Давай я уложу тебя обратно в постель?
Майло посмотрел на Ханну.
— Может, ты сделаешь это?
Ей не пришлось заставлять себя улыбнуться. Не для Майло. Никогда для Майло.
— Конечно, милый. Я с радостью.
Призрак рысью бежал за ними, когда она взяла маленького сына за руку и повела его обратно в комнату. Майло забрался в кровать и прижался к стене. Он бросил на нее робкий взгляд, и на его лице отразилась такая мучительная тоска сына по матери, что Ханна чуть не прослезилась.
Она забралась на кровать рядом с ним, и он прижался к ней — его голова лежала на ее руке, его теплое тело прижалось к ее. Он все еще прекрасно помещался в ее объятиях.
Майло посмотрел на нее своими большими темными глазами. Он слегка колебался, говоря неуверенно:
— Ты споешь мне?
— Всегда, милый.
Он улыбнулся. Затем он сказал то, что Ханна так хотела услышать.
— Спасибо, мама.
Ее грудь сжалась так сильно, что на мгновение ей стало трудно дышать. Она проглотила комок в горле, сморгнула влагу в глазах и начала петь «Аллилуйя» Леонарда Коэна.