На грани фола (Крутые аргументы)
Шрифт:
*
Нам уже известно, как примерно выглядел тот, кого в Вене называли Алексом. Можно лишь уточнить, что на самом деле это был Алексей Михайлович Крепгогоров. Родился и жил он в Москве, если не считать пятнадцати лет, прожитых за границей "по тайной казенной надобности". Всё своё богатство делил условно на пять частей: детство, армия, университет, служба во внешней разведке и после ухода в отставку новая, пока ещё не познанная им ипостась.
От своего прежнего тайного ремесла, которому отдано было почти полжизни, Алексей Михайлович отошел по собственной воле и без горечи обид. Просто ничто другое не стало навевать на него столь отчаянную тоску, как необходимость ходить каждое утро в должность, проникаться эзотерической мудростью указаний свыше
Какое занятие может выбрать для себя отставной полковник разведки, познавший на своем опыте истинную цену верности и предательства? Незаметно укрыться где-нибудь на своем "ранчо" или смириться и пойти на услужение сильным мира сего? Ну нет, господа-товарищи, пора и о душе подумать!
Судя по моим впечатлениям, к себе Алексей Михайлович относился самокритично и без фанатического самообольщения, обнаруживая в глубине сознания любого из смертных, включая себя, нечто праведное и грешное, святое и циничное. Бытует мнение, будто от волка человек перенял стремление рыскать в одиночестве и, сбившись в стаю, наводить страх на сородичей по соседству. На это полковник отвечал с иронической усмешкой: "Когда волки неистово воют от злости, тут нужно искать виновных среди людей. Не зря же, по древним поверьям, у каждого человека свой бес и свой ангел, а на плечах сидят два незримых писца, заносящие в хронику дела его добрые и злые."
Избегая в разговоре выставлять свою "безжалостную объективность" преимуществом аргумента, Алексей Михайлович считал любую эпоху жестокой и гуманной по своему. На пробу предлагал оживить сегодня каких-нибудь заплечных дел мастеров средневековья, иноземных или доморощенных, и перенести их в наше время. Как показался бы им весь уклад современной жизни? Наверняка варварским, греховным, вызывающим раздражение.
Никогда не слышал, чтобы он претендовал на моральное право упрекать других в их нравственной неустойчивости или тем более легкомыслии. Хотя в детстве крестили его в православной церкви, к верующим себя не относил, да и не готов был следовать во всем религиозной доктрине, пусть даже близкой его национальным корням. В превознесении мученичества дабы снискать милость Божию усматривал действие механизма инстинктивной самозащиты, которое для человека невольно сужает область духовного поиска (хотя и кажется, будто происходить должно как раз обратное). По его словам, если Бог есть любовь, такому Всевышнему можно и нужно верить, но верить самому человеку можно и нужно лишь тогда, когда тот не позволяет душе своей злобствовать. Да, это условие непомерно тяжело, однако без него терпимость незаметно обращается в ненависть, благочестие - в ханжество.
Жить наобум и грешить наобум - проще ничего не бывает. Страдать без удержу и всякой разумной меры, вечно в уповании на чью-то помощь - чистой воды блажь. В этой своей убежденности Алексей Михайлович был поистине непреклонен. С другой стороны, что-то в нем охотно и всегда откликалось на зов заоблачных высот о человеке, чье себялюбие способно все же сдерживать вырывающиеся наружу побуждения к необузданному издевательству над себе подобными. Быть может, есть в природе человека чувство справедливости, доброта и великодушие, но, в конечном счете, большинство людей не уповает на эти качества души, ибо видят постоянно, как другие дают своим агрессивным импульсам полную волю. Придя к такому выводу, он обнаружил, что отсюда же проистекает и порочность государственной власти, либо не способной, либо не желающей сделать так, чтобы справедливость и гуманность отвечали интересам граждан, в том числе их личным желаниям.
Богатый опыт тесного общения с людьми разных национальностей, классов и жизненных ценностей оставил в нем живые воспоминания об интереснейших человеческих судьбах. Воспоминания эти продолжали будоражить
И вот уже свежие знания стали накладываться на воскресшие в его памяти, превращаться в самую что ни на есть реальность, живую и увлекательную. "Мне кажется, жизнь моя была наполнена событиями, наблюдениями и ощущениями любопытными. Выбранное же мною новое главное дело, подобно старому, нуждается в одинаково глубоком убеждении, что другого у меня просто нет и не должно быть, - говорил он мне в моменты наших задушевных бесед.
– Получится или не получится не так уж важно, если удается отстоять свое видение происходящего. Пусть даже то, в чем я хочу разобраться основательно, похоже на шизофреническую мешанину лжи и насилия, все равно попытаюсь найти в ней что-то, от чего многим захочется поплавать на моем разведывательном суденышке и оставить увиденное с его борта себе на память."
Проводить расследования, предмет которых доступен - это одно. Сочинять по данному поводу увлекательные сказания - совсем другое. Правда, все это может и соприкасаться друг с другом. Памятуя об этом, Алексей Михайлович создал свое детективное агентство БУР, поставившее своей целью разобраться не столько в проблемах преступности и коррупции, сколько в русском национальном характере без отрыва от других таких же национальных характеров. Словом, выражаясь фигурально, покопаться там, откуда ноги растут и полагаться в первую голову не на документы из сейфов разных спецслужб, а больше на свою интуицию и знания, значительная часть которых осела во все той же генетической памяти.
Смею предположить, таковы некоторые обстоятельства, подтолкнувшие его принять приглашение венского Центра по изучению непознанных явлений участвовать в проектах, поддерживаемых Советом Европы. Имелось у него, насколько мне известно, и ещё одно, совсем неудержимое желание - написать роман о судьбе одного служилого человека, который вроде бы обрел наконец независимость, личную свободу, умиротворение, как вдруг... Подробностями об этой его затее, к сожалению, я пока не располагаю, но знаю, что он полностью отдавал себе отчет: здесь уже одного искреннего хотения мало, нужна прирожденный дар к художественному творчеству.
*
Природа одарила Джорджа Ярлсхопфа неистощимыми запасами бодрости. Энергия эта исходила из всех пор его тела, отражалась в выражении глаз, речи, жестах, мимике и даже походке. Когда он улыбался, на лице появлялось нечто ребячливое, какое встретишь только у негров американского Юга. Если бы не приглушенный хриплый голос, не блеск обильной седины в бороде и на висках, ему можно было бы дать от силы лет сорок пять и таким образом промахнуться на целый десяток. Кто знает, может это и от того, что корни его предков по отцу и матери уходили в Скандинавию и Германию.
До ухода в отставку Джордж работал в специальном подразделении военного ведомства, которое обслуживает экипажи стратегических подводных лодок и бомбардировщиков по вопросам, затрагивающим поведение людей в экстремальных условиях. Он считался авторитетом в своей области психологии, пользовался твердой репутацией человека благожелательного, на обязательность которого можно всегда рассчитывать. Верность делу предпочитал не связывать с поддакиванием начальству, просто следовал житейской мудрости воздерживаться делать и говорить то, что рано или поздно обернется против тебя же или твоих друзей. Свои интимные тайны души ревниво оберегал от посторонних и уважал суверенность таких же тайн у других, особенно когда о них приходилось узнавать в доверительных беседах вне службы. Интриги среди военных высокого ранга тщательно обходил стороной и от многих своих коллег отличался тесным общением с широким кругом людей за пределами Пентагона.