На грани отчаяния
Шрифт:
Поздним вечером я лежал на койке лицом вверх, а лагерный умелец, предварительно отправив по назначению переданное мной Юркино письмо, связанными воедино тремя швейными иголками, ежеминутно обмакивая их в самодельную тушь, накалывал на моем брюхе незатейливый рисунок. Чтобы отвлечься от неприятного ощущения уколов, я предавался воспоминаниям. Живым и жизнерадостным вспоминался Юрка Бизон, когда на такой же сходке он давал мне рекомендацию на звание вора в законе. Несмотря на то что мнения разделились, что кое-кто ссылался на мою молодость, на недостаток опыта,
Вспомнил я и свой предыдущий побег. Как хлопотал тогда Бизон! Ведь это он придумал швырнуть меня через запретную зону на лесоповале. Несколько дней слонялся он между деревьями, выбирая самую гибкую, молодую, высокую и ближайшую к запретной зоне осину. Никому не доверяя, Бизон ежедневно, макая палец в рот и поднимая вверх руку, устанавливал направление ветра. После этого, согласно своим, только ему одному известным расчетам, жег костры таким образом, чтобы замерзшая, хрупкая осина, оттаяв, превратилась в упругую и гибкую катапульту. Сам Бизон тогда еще не дозрел до побега. Я же рвался на волю, не брезгуя никакими способами.
Лично проводя эксперименты, Бизон влезал на верхушку осины, привязывал к ней изготовленную им веревку и заставлял находившуюся внизу публику раскачивать дерево, сгибая его все ниже и ниже. Вся бригада, согнув осину до предела, отпускала привязанную к верхушке веревку, и дерево, стремительно выпрямляясь, бросало Бизона на выпиленный участок оцепления. Предварительно окопщики насыпали в месте предполагаемого падения побольше снега. Бизон летел, делая отчаянные кульбиты в воздухе, и втыкался в снег. А потом читал мне лекцию по управлению свободным полетом. Только я должен был лететь в обратном направлении, через нетронутую снежную полосу запретной зоны.
Когда в день побега я забрался на вершину осины вместе с мешком за плечами и взглянул через просеку, мне стало нехорошо. До этого времени тренировочные прыжки осуществлялись в обратном направлении на вырубленное пространство. Теперь же мне придется лететь через снежную полосу прямо на стоящие передо мной деревья. Правда, целиться мной будут в промежуток, да и лететь я буду ногами вперед, но чем черт не шутит! В полете все время туловище норовит перевернуться. Совершенно элементарно можно долбануться башкой об дерево.
Только что конвойный проехал на лыжах по своей же лыжне, убедившись, что на заснеженной просеке следов нет. А их и не будет! Ха, ха, ха! Сейчас он скроется за поворотом. В следующий раз поедет примерно через полтора часа. Осина пошла вниз. Нагибают! Теперь набрать побольше воздуха и - вперед! Самое главное - не потерять сознание и вовремя отпустить ветки. Чуть передержишься - и жахнет об землю. Тогда и снег не спасет. Р-раз! «Поехали!» - скажет через несколько лет человек, испытав аналогичные перегрузки…
Как хорошо, что я догадался оторвать пришитый козырек ушанки и прикрыть им глаза! С силой въехав в снег и пробуравив его толщу до мха, я в момент вволю наелся этого «дефицитного» продукта. Рот надо
Сколько же мне пришлось выбираться наружу вверх ногами! Порой казалось, что не вылезу никогда. Злой рок сыграл со мной злую шутку. Выбравшись из своей норы, я увидел направленный на меня автомат…
Ну кто же мог подумать, что солдат, проводивший очередной вояж по запретной зоне, окажется таким застенчивым? Ведь любой человек на его месте, захотев до ветру в пустынной тайге, сделал бы свое дело прямо на месте. Вокруг нет ни одного человека (зеки - не люди). Так нет, свернул в лес. И как раз к моему рюкзачку. И чего он поехал так рано?
– Помочь?
– с довольной усмешкой спросил солдат.
– Спасибо, я сам, - хмуро ответил я, вставая на ноги.
– Тогда, извини, валеночки твои я захвачу. Босиком-то далеко не убежишь!
– выудил он из снега мою обувку.
– Да и в карцере посвежее будет!
– Неси, если не тяжело. А мне, может, автоматик свой доверишь?
– зло пошутил я и тут же раскрутился на приличную плюху.
– Зря, начальник!
– вновь поднимаясь, усмехнулся я.
– Еще раз приваришь такую, и придется тебе вместе с валеночками меня на закорках тащить.
Я шел перед ним, с трудом вытаскивая из снега босые ноги, а в ушах звучала лагерная песня:
Шел я в карцер босыми ногами,Как Христос, и спокоен, и тих,Десять суток кровавыми красил губамиЯ концы самокруток своих…– Сека, вставай, чего размечтался? Все готово!
– прервал мои воспоминания голос татуировщика.
Поднявшись с постели, я стал разглядывать проделанную работу. На моем животе (последнем пристанище Юрки Бизона) красовался памятник моему верному товарищу: расписной могильный крест и снизу полукруглая надпись: СПИ, ЮРА.
Я вспоминаю ее маленькие руки
И ножки стройные в суровых лопарях…
Который год живу я с ней в разлуке
На пересылках, в тюрьмах, в лагерях.
ЛЮБОВЬ В ЗОНЕ
Доставленный в Устьвымьлаг семнадцатилетним парнем, упрямый норовом и бесшабашный в своих поступках, я не хотел и не мог в одночасье превратиться в бессловесное животное, которых порождала репрессивная структура лагерей. Срок у меня был приличный - двадцать лет, и впереди было много времени «для исправления». В связи с этим я не считал, что мое исправление непременно должно было произойти в первые годы пребывания в ИТЛ.