На грани веков. Части I и II

Упит Андрей Мартынович

— Нам правление их ведомо. Лад шведский, а палка своя. Им все лады хороши, лишь бы мужиков получше обдирать. Старый Брюммер кузнеца Марциса велел бить, пока не покалечат. Мою мать невзлюбил, до тех пор гонял с вязанками соломы из овина в клуню, пока та не надорвалась и не померла. Думаешь, молодой лучше будет? Эту породу тянет на человечину, что козла на мочу. Меня он из лесу не выманит. Если я оттуда как-нибудь выйду, то нежданно-негаданно, и уж для него было бы лучше, чтобы я там и оставался.

— Все же лучше подумай о Риге…

Бочка с дегтем

прогорела и погасла, только несколько головешек еще дымилось на земле возле шеста. Летняя ночь сразу показалась куда темнее, чем на самом деле, а верхние окна замка светлее. Вначале с досады, а потом и в охотку Холгрен выпил довольно много прославленного лаубернского пива. И впрямь все заботы показались пустячными и далекими, он уже чувствовал себя неплохо. Старики крестьяне души не чаяли в своем господине, который не был ни суровым, ни гордым. Они смеялись и рассказывали, перебивая друг друга, разные забавные шутки, которые, по правде-то, совсем не предназначались для благородных ушей. Заметив, что господин устал и не так уже веселится с ними, все примолкли. Самый бойкий из них перегнулся через стол.

— Может, барину лучше в замок пойти? Девки возле дверей толкутся и в тепле поплясать не прочь.

Второй поддержал его:

— И кой-чего сладенького испробовать.

Холодкевич кивнул головой.

— И правда, люди добрые. Молодые белки пусть еще немножко попрыгают, а вам пора по домам. Завтра день рабочий.

Поднявшись, он потянулся, точно сытый кот, у которого в плошке осталось кое-что на заедки. Музыка утихла, и танцы прекратились; толпа поредела, видно, что собираются расходиться. У дверей замка, смеясь и толкаясь, гуляли девки, несколько их, разряженных, крутилось и неподалеку в толпе. Одну, молоденькую, стройную, с длинными светлыми косами, мать сама подталкивала к остальным, а она вроде противилась. Холодкевич взял ее за подбородок.

— Почему ты не хочешь идти, коли мать посылает? Я никого не неволю, кто не хочет — пускай идет домой. Вон они с охотой и попляшут еще, и повеселятся.

Мать припала губами к рукаву барина.

— Что вы, барин, чего же ей не идти, только молоденькая еще да глупая.

— Ты глупая? Так, так. Этакие мне в замке не годятся. И работы полегче, видать, тоже не хочешь? Тебе что — больше нравится с цепом в овине возиться да сено сметывать?

Мать, совсем переполошившись, даже ткнула дочку в бок.

— Да нисколечко, барин, вот уж нет! Всю неделю она собиралась, все торопилась вот эту юбку сшить, новую рубаху и ленты от Лины Клоч принесла. А вот, когда идти пора, застыдилась. Мало где еще бывала девчонка, потому и пугливая такая. Ну, иди, Мария, коли барин велит. А то вон остальные уж зубы скалят.

И верно, те, что у дверей, поглядывая сюда, подталкивали друг дружку, слышался оттуда еле сдерживаемый смех. Мария набралась духу, высвободила подбородок из руки барина и убежала в девичий кружок. Холодкевич, да и мать тоже довольно посмотрели ей вслед.

— Она у меня, барин, шустрая девка, только с детства такая робкая. Ежели оставите у

себя, то пусть уж экономка даст ей работу попроще. Потом попривыкнет, это уж я ручаюсь.

— Чего же не привыкнуть. Я вижу, она совсем не такая глупая, как вы расписывали.

Холодкевич потер руки. Мать снова припала к его рукаву.

— Да, мой старик еще велел просить барина милостивого, чтобы он не забыл о том лесном лужке. От именья он далеко, именью все равно от него никакого проку. А мы бы уж этим летом туда скотину гоняли.

— Ты, видно, своих коров кормишь, как свиней на убой. Прошлой осенью дай тебе лесу для выгона, теперь лужок… Ну, увидим, увидим.

Он так быстро повернулся к дверям, что хозяйка не успела припасть к рукаву и только чмокнула губами воздух. Это вышло до того забавно, что Холгрен даже заржал. Хозяйка, кланяясь, засеменила следом.

— Уж такое вам спасибо, барин! Уж такое спасибо!

Холодкевич обернулся.

— Послушай-ка, матушка Грива! Обеги кругом да погляди, где тут Ян-поляк пристроился. Пусть не мешкая идет наверх.

Затем растопырил руки, направляясь к девичьему кружку, точно играя в жмурки на святках.

— Киш наверх, куропатки! Киш! Киш, ноги застудите!

Те взвизгнули, отпрянули, сбились в кучу и, толкаясь, вбежали в двери, рассеялись в большой передней с высокими сводами, резвой стайкой исчезли за средней опорой, и только слышно было, как они, взвизгивая и хохоча, бежали наверх по ступеням. Очевидно, были здесь не впервые.

Холгрен пожал плечами,

— И часто ты так гоняешь этих куропаток?

— О! Куда там, в году раза три-четыре, только по большим праздникам.

— И они идут охотно?

— Не только идут, прямо рвутся. Дома старикам покоя не дают, те меня слезно упрашивают. Добрую треть из тех, что хотят идти, я не могу впустить.

— Так у тебя есть выбор?

— Да, выбор у меня есть. Поначалу смотрю, чтобы приходили только те, у кого есть во что принарядиться, — постолы да навозный дух терпеть не могу. И потом я без жалости гоню тех, кого уже сговорили с их парнями и у кого скоро свадьба.

— Ты с такой ерундой тоже считаешься?

— При Шульце не приходилось считаться, тот молодой кобель только этаких и искал. Я же берегусь всякой ерунды, которая мне повредить может. Здесь ведь не так, как у вас, в Танненгофе, где никто не сует носа в дела имения.

— Ну, в мои дела тоже есть кому совать нос…

У Холгрена явилась какая-то мысль. Он медленно поднялся по широким пологим ступеням следом хозяином.

В большом зале было совсем не так светло, как казалось снаружи. Все убранство по новой моде. На стенах много светлых пятен, там, верно, висели портреты рыцарей Ордена и бывших владельцев замка. Теперь на почетных местах только портреты Карла Одиннадцатого, Густава Адольфа и Карла Двенадцатого в огромных золоченых рамах. Зал так велик, что кучка в двенадцать девушек совсем пропадала в углу. Они стояли там, плотно сбившись, потихоньку перешептывались и фыркали, прикрывая рот рукавом.