На грани веков
Шрифт:
Деревья над головой стали клонить свои верхушки в сторону корчмы. Шумело все сильнее, наверху в темной чаще порою злобно взгукивала сова. Ян не спускал глаз с окна, которое постепенно сливалось с серой стеной. Прошипел сквозь зубы:
— Эй, хоть бы ты попробовал выбраться из окна! Всадил бы по рукоятку! Караульщик волен — ни тебе казенного хлеба на него тратить, ни суда ждать…
Сверкнула далекая молния, на минуту озарив серый переплет окна. За ним как будто бы мелькнуло гнусное лицо немца. Ян протер глаза: видать, призраки уже начинают
— Так вот ты где сидишь. И долго приказано караулить?
Поляк по своей повадке походил на скользкого угря, Ян же напоминал ощетинившегося ежа.
— Не твое дело.
— Ну, понятно, что не мое, я так только. Думаю — свой человек, тем-то что, худо ли дрыхнуть там в корчме, задрав ноги. Будешь сидеть и когда дождь пойдет?
— А тогда буду стоять под елкой.
— Верно, под елкой не так за шиворот льет. А знаешь, я тебя попервоначалу совсем не признал. Эким мечом подпоясался. Значит, ты со шведами заодно?
— Как и ты с немцами.
Корчмарь усмехнулся на подобные детские речи.
— Я, братец, с мужиками прожил больше твоего. От кого же у меня доход? От баронов? Десять талеров к ренте накидывать — на это они мастаки.
Он пристроился за спиной Яна, пытаясь разглядеть окошко, которое при вспышках молнии время от времени поблескивало. Ян злобно оттолкнул его локтем.
— Не крутись под ногами, как бы вот этим не досталось.
— Уж будто такой острый?
— А давай язык, поглядим.
— Что это ты сегодня больно сердитый? Не слыхал, что с Сиверсом станут делать, ежели этак в железо заковали?
— Еще спрашивает! Свернут шею — вот что.
— А другому?
— А тому дважды свернут. За бунт и за Ильзу.
«Плетет невесть что, известное дело — мужик неотесанный», — подумал корчмарь, и все же что-то холодное скользнуло по его спине. Смех его прозвучал совсем неестественно.
— Что надо, то надо. Чем господ на свете меньше, тем лучше. За сосновским барином тоже поехали?
— Нет, так, в гости понаведаться.
Корчмарь помолчал, прикидывая, как бы лучше подъехать к этому чурбану.
— Видать, уж немало вы их изловили? Но тут возле его уха что-то жикнуло.
— Да отвяжись ты, чертов поляк! Не то у тебя кочан раньше, чем у них, скатится.
Как раз в это время раздался первый удар грома, и корчмарь перепугался не на шутку. Отскочил на несколько шагов, отплевываясь и крестясь. Некоторое время Ян не видел его, но внезапно услышал вкрадчивый голос с другой стороны.
— Сдается мне, тебя жажда томит. Ты же у них за придурка, сами пьют, а караульщику не дают. А жбанец пива теперь не худо бы, а?
Ян снова ухватился было за рукоять палаша, но жбанец пива — вещь очень уж заманчивая. Пить хотелось так, что язык во рту не ворочался.
— А у тебя еще осталось?
— Наберется.
Корчмарь живо посеменил прочь, потихоньку открыл дверь, осторожно переступил через ноги спящих, в темноте наполнил жбанец. Надумал что-то, отлил,
Ян пил жадно. Хотел было по глоточку, только язык обмочить, но раз уж припал, так не смог удержаться. Почувствовал, как сразу ударило в голову. Поганый поляк, как бы только не подмешал чего-нибудь! Но корчмаря и след простыл. Ян отшвырнул пустую посудину и встал — начало клонить ко сну. Ветер над головой шелестел ветвями, угол корчмы с окошком мелькал только при вспышке молнии, а после этого темнота делалась дегтярно-густой.
Шрадер наполовину очнулся от тяжелой дремы, когда заболела откинутая к стене шея и затылок стала сводить судорога. Хмель не совсем еще прошел, но голова уже прояснялась. Память возвращалась судорожными скачками. В первую минуту мелькнула пригнувшаяся для прыжка фигура, вспомнилось злобное сопенье и рот с ощеренными зубами зверя, готового вцепиться в глотку. Как в тумане осталась бесконечно долгая поездка в навозной телеге на соломе, где сверху наваливалась дряблая туша Сиверса. И вдруг, как свеча, вспыхнуло ярко, сумбурно: Берггоф — драгуны — нелепый обыск — письма — наручники, звон которых резал слух… Холодным потом покрылась спина… Конец!
Рядом снова звякнуло. Сиверс соскользнул с изголовья, в тупом забытьи он шевелил руками, изрезанными наручниками, и стонал; Шрадер что есть силы толкнул его в бок.
— Не сии! Знаешь, где мы сейчас?
Сиверс со стоном проснулся, но, к удивлению, оказался куда более трезвым, чем Шрадер, — верно, со сна и спьяну не совсем потерял рассудок.
— У черта в лапах, пропали мы…
Это прозвучало так беспомощно и трусливо, что Шрадера охватил гнев.
— Что ты стонешь, как недорезанный! Надо сперва посмотреть, может, какую-нибудь дыру отыщем.
Он приподнялся и начал ощупывать стены, совал пальцы в щели, попытался поднять доску в потолке. Попробовал дверь — она была заперта; с той стороны дружно в лад храпели два драгуна. Подошел к окну, но за ним кромешная тьма и ничего нельзя разглядеть. И где-то там, видимо, караулит этот страшный лапотник с длинным палашом на боку. Шрадер ощупью пробрался назад и со вздохом опустился на лавку. Теперь его голос звучал ничуть не смелее, чем у Сиверса.
— Именно так, у черта в лапах…
Сиверс ворочался, слезливо покряхтывая.
— Ты-то чего плачешься, у тебя хоть руки свободны. А у меня так режет, как ножом, — кажется, уже кровь течет. Верно, в обморок упаду, если утром увижу… Не могу своей крови видеть.
— Я тоже предпочитаю, чтобы ее из другого пускали.
Долгое время оба вздыхали. На дворе разыгралась настоящая буря, гремел гром, полыхали молнии. Когда грохот на минуту стих, Сиверс захныкал:
— Думаешь, довезут нас до Риги? Не верю. Где-нибудь в лесу вытащат из телеги и убьют. Это я еще вечером по их глазам понял.