На грани веков

Упит Андрей Мартынович

— Вернуться бы двоим-троим и задать этим горлопанам взбучку!

У всех сразу всплыло в памяти, как они разделались с Динсдорпом, но вожак был решительно против взбучки. Кто-то из болотненских все же не удержался, обернулся и выпалил из мушкета в воздух. Галдящая орава, понятно, мигом скрылась, но стрелявший получил суровое внушение за напрасную трату пороха и стрельбу без приказа. Мартынь строго-настрого запретил выкидывать впредь такие штуки, за ослушание пригрозил всяческими карами вплоть до порки. Порядок прежде всего, а то какое же это войско, не войско, а воровская шайка.

5

Болото перед высоким берегом озера было не больше двух верст в ширину, но очень

уж чудное и труднопроходимое. Топь хоть и неглубокая, но жидкая, как раствор в твориле, и известково-белая; местами ноги проваливались по колено, покуда не нащупывали твердое скользкое дно. Там и сям торчали серые верхушки больших и малых камней; вытянувшись длинной вереницей, воины Мартыня прыгали с одного на другой — это Петерис догадался по ним перебраться, чтобы хоть немного уберечь обувку; он же и прыгал первый, петляя по камням и заросшим мелким тальником островкам, где жижа только слегка зачерпывалась в лапти.

Часам к восьми болото осталось уже позади. С проклятиями все принялись вытирать ноги о ржавую осоку и невиданно густые заросли таволги. Подножие косогора поросло смешанным лесом, чем выше, тем больше елей, и лишь на самой вершине кое-где высились редкие гигантские вязы, далеко протягивающие извилистые ветви в просветы между хвойными деревьями. Ели тут иные, нежели в окрестностях Соснового, невысокие, но с густыми, будто свалявшимися ветвями и мелкой рыжеватой хвоей. Под ногами серая твердая глина, местами прикрытая тонким слоем моха, идти удобно и легко.

Крутой склон по ту сторону косогора густо порос осинником, старыми липами и большими кустами орешника; озера еще не видно, но чувствовалось, что оно все время где-то справа. К полудню поросль в одном месте резко оборвалась, в широком просвете внезапно открылась голубоватая, мерцающая на солнце водная гладь. Ратники, пораженные и остолбеневшие при виде этого сверкающего зеркала, перевели дух и зажмурились — никто из них до сих пор не видал еще такого озера. Вот оно, Глинистое озеро… Похожее по очертаниям на селезенку, вытянулось в излучине, заросшей лесом; ни тот, ни другой конец отсюда не видны. Тут ратники и расположились пообедать и наглядеться на сверкающую ширь. И в течение дальнейшего пути озеро то и дело поблескивало между кустами, казалось, ему не будет ни конца ни краю — даже надоедать стало. Затем берег пошел более пологий, открытый; озеро точно придвинулось, у краев видны островки камыша и осокоря — верно, исток Лосиновки недалеко.

Уже спускались сумерки, когда берег понизился настолько, что вода виднелась сквозь кусты в каких-нибудь двадцати шагах. Теперь озеро выглядело непривлекательным, серым, тинистым, от него тянуло сыростью, так что ночью все время пришлось подкидывать в костер сучья, и все равно утром люди поднялись чуть свет, невыспавшиеся и продрогшие.

После легкого пути по сухому взгорью еще противнее было снова забираться в топь. Реки еще не видно, можно только угадать, где она скрывается за мокнущим в воде и трясине осокорем, рогозом и мелкими кустиками. Ливни здесь были, по-видимому, сильные; озеро и исток речки набухли, березы и сосны в низинах на добрый локоть погрузились в воду. Надо идти прямо на запад, искать место, где можно перебраться через речку, иначе на тот берег озера не попасть. После полудня солнце било между деревьями прямо в глаза — значит, они уклонились от нужного направления. Те, что послабее, в трясине снова стали отставать, лапотники жаловались на сопревшие пальцы, а комары и усталость донимали всех. Покачав головой, Мартынь глянул на старшого лиственцев — Симаниса.

— Этак мы уйдем черт знает куда. Может, речка-то все только по болотам и тянется.

Симанис потряс головой и указал пальцем.

— Нет, скоро будет посуше, — погляди, камыш кончается, только осока видна, и кусты куда гуще.

Он

оказался прав: трясина все мельчала, пока, наконец, войско не выбралось на сухую, поросшую вереском поляну шириной в две проезжих дороги, тянущуюся прямо к северу, к реке. Речка была узкая, но очень глубокая. Опустили жердь в двенадцать вершков, но дна так и не достали. Короткие сосенки не достигали того берега, разве что связать их березовыми ветками, чтоб получились мостки. Сухая полоса продолжалась и на той стороне, хотя все гнула к западу. Леса окрест озера, видать, богаты живностью. Еще в топи ратники спугнули три стада козуль, а теперь и четвертое, мелькая серыми подбрюшьями, умчалось по вереску. Пока есть мушкеты и порох, с голоду не помрут.

Мартынь понял, что людям надо как следует отдохнуть, все выглядели вконец измотанными, угрюмыми. Болотненские сразу же сняли лапти, чтобы хоть немного отошли сопревшие ноги. Предводитель отозвал в сторону старших, чтобы ратники не слышали, какие его донимают заботы.

— Эта сухая полоса уведет нас к черту на кулички, — гляньте, солнце клонится к вечеру и уже по правую руку, — мы идем аккурат в другую сторону, не туда, куда хотели.

Симанис, до сих пор гордившийся тем, что первый угадал близость сухого пути, грустно кивнул головой.

— В другую сторону, ясное дело. Заливы да заводи у озера, вот они и загибают путь.

Клав даже пригорюнился.

— Я еще давеча видел, как сквозь кусты вода поблескивает, только не сказал ничего, чтобы ребят не расстраивать. Озеро за нами следом гонится, делать нечего — придется опять брести по болоту и попробовать перейти эту топь. Берег на той стороне болотистый, а вот дальше леса синеют, там, видать, опять пойдут места повыше и посуше.

Мартынь сам уже это все заметил, и ему казалось, что единственная дорога — через топь. Но старшой болотненцев Букис сердито затряс свалявшейся паклей бороды.

— Мои люди больше в бучила не полезут, и так уж у всех ноги до мяса сопрели. Они говорят: либо тонуть в этих вадьях, либо домой поворачивать.

Вожак дернулся, как ужаленный, — вот этих слов он уже давно ожидал, все время по разным признакам чуял, что эти лапотники втайне вынашивают. Он хлопнул тяжелой ладонью по рукояти меча.

— Пусть лучше никто и не заикается о доме! Нам надобно перебраться на ту сторону озера и дойти до эстонских рубежей. И доберемся, хоть до подмышек топь будет!

Кивком приказав Клаву следовать за ним, он быстро ушел, шаркая по вереску ржаво-красными сапогами. Старшой сосновцев понял: вожак решил разведать, не сворачивает ли все-таки песчаная полоса к востоку и не огибает ли озеро. Нет, не огибает. Солнце все так же сияло справа. Они не обмолвились ни словом, у обоих были одинаковые мысли. Клав раз-другой тяжело вздохнул, на что Мартынь повернул назад голову и сердито сверкнул глазами.

К песку взгорья теперь примешивался чернозем и глина, вереск постепенно вытеснили огромные папоротники, березовая и рябиновая поросль, по обе стороны внизу в соснах мелькала черная ольха. По всему видно, что песчаная полоса скоро оборвется и снова пойдет вязкая и липкая топь. Внезапно ратники разом остановились, глянули друг на друга и снова уставились вперед. В двадцати шагах впереди из чащи, словно призрак, торчала серая с проседью голова с большими ушами и круглыми глупыми глазами. Вот она нагнулась, вздрагивающие влажные ноздри обнюхали точно такого же серого телка, который хотел просунуться вперед, верно, чтобы разузнать, кто же это так необычно продирается сквозь папоротник. Потом ланка медленно повернулась и ленивым прыжком исчезла в молоди, за нею следом засеменил телок. Когда Мартынь с Клавом продрались сквозь чащу, огромная олениха со своим детенышем находилась посреди небольшой полянки. И там они узрели нечто совсем неожиданное.