На грани веков

Упит Андрей Мартынович

Из зарослей рябины вылезло медведеподобное существо, косматое, с шерстью какого-то зеленовато-рыжего цвета, держалось оно на задних лапах, точно человек. Потом увидели, что это и впрямь человек: правая рука его поднялась и с удивительной сноровкой метнула топор; тот, свистнув в воздухе, врезался в заднюю ногу олененка, как раз в сустав. Животное осело задом на землю, застонало, не переставая растерянно бить передними ногами, пытаясь следовать за маткой, уже исчезнувшей в кустах по ту сторону поляны. Косматый прыжками, точно лесной зверь, подскочил к раненому телку, схватил его за горло и стал душить, даже издали было слышно хриплое звериное дыхание. Не сказав друг другу ни слова, ратники бросились к нему. Сивый четвероногий и зеленоватый двуногий, сплетаясь в один сопящий клубок, катались по папоротнику, но вот животное перекинуло морду через истоптанный куст, глаза у него подернулись белесой

пленкой, а душивший его откинулся и сел.

Его выцветшие голубые глаза с тупым страхом уставились на людей с мечами, вставших по обе стороны и следивших за его малейшим движением. Вот он взглянул в ту сторону, где в папоротнике лежал его топор, но нечего было и думать добраться до него, потому что тогда надо миновать ратника, а тот, похоже, шутить не любит. За несколько мгновений ратники хорошо рассмотрели этого странного человека. Рыжевато-седой, одет вместо кафтана и штанов в какой-то позеленевший, перевязанный лыком ворох лохмотьев, ноги, обмотанные тряпьем, обуты в лапти, также перевязанные лыком. Вожак кивнул Клаву.

— Это калмык, приглядывай хорошенько. Ежели вздумает напасть или бежать — приколем.

Но тут им пришлось изумиться еще больше. Рыже-серая борода раздвинулась, и, точно сквозь кусты, послышался тонкий сдавленный голос, произнесший с хорошо знакомым эстонским выговором:

— Я никакой калмык, я есть эстонес, я пеку ис руской семли.

Сосновцы переглянулись, Мартынь пожал плечами.

— Бес его знает, может, и правду говорит. На всякий случай прибери-ка топор, он, видать, мастак его бросать, а у нас и мушкетов с собой нет.

Покамест Клав поднял топор и перекинул его через левый локоть, Мартынь глаз не спускал с пленника.

— Лучше и не пробуй — видишь меч? Он у меня конопляную бечевку в воздухе разрубает.

Но сидевший и не думал ничего пробовать, а тяжело откинулся на папоротник и закрыл глаза: верно, вконец обессилел и отощал. И только проскрипел еще слабее:

— Никута я не попеку. Второй тень лезу стесь и зду, не потойтет ли кто, кого мозно съесть. Оленей тут мноко и косуль, та только пекают они, серти — не поткрасться на просок. Эту веть вы не отперете, а то пропал я токта — то утра не дозыть.

Когда же он сочно вымолвил свое «куррата» [2] , сосновцы уже были почти убеждены, что имеют дело с настоящим эстонцем. Клав толкнул его концом меча.

— Ну, так подымайся на ноги, пошли к нашим. Ежели ты и впрямь тот, за кого себя выдаешь, — все расскажи по правде, что и как, и поесть получишь. Мы идем с калмыками биться, может, и ты на что-нибудь сгодишься.

Рыже-седой попытался подняться на ноги, но зашатался как пьяный. В то время как Мартынь встал в двух шагах за ним, Клав своим оружием прикончил олененка, который еще дрыгал ножками. Потом они повели пленного к месту привала, зорко следя, не вздумает ли он вдруг запрыгать, как давеча. То, что он обессилел и шатается, может, еще хитрость, а упускать этого зеленого медведя нельзя ни за что.

2

Уже в 1701 году Северная война коснулась латвийской земли: в битве на Спилве под Ригой Карл XII разбил силы Августа II. Саксонцы отступили в Курляндию и Литву, куда за ними последовали и шведские войска.

Все ополчение обступило их, чтобы подивиться и порасспросить. Но пленник снова сел на землю и, тупо глядя, казалось, ничего не слыша, непрестанно хрипел одно: «Есть, есть!» Притащили прирезанное животное, освежевали и наварили два полных котла. Сожрав три больших куска мяса и выпив чуть ли не полведра воды, космач обессилел еще больше, — как куль откинулся на спину и мгновенно захрапел. Мартынь отогнал толпу любопытных, чтобы не мешали отоспаться бедняге, одного человека с мушкетом выставил караульным, а всем остальным велел отдыхать. Когда часа через два старшие подняли ратников, пленник все еще храпел — караульный утверждал, что он даже не шелохнулся. Но когда его хорошенько потрясли, эстонец поднялся, сел, долго протирал сонные глаза, никак не соображая, где же он находится, и, только услышав латышскую речь, просветлел и снова попросил пить. Теперь уж он мог говорить внятнее и рассказал, что сам он — кузнец; находясь в русском плену, работал в разных городах, пока, наконец, не удрал из Печор. Родом он из-под Тарту — сторона эта вконец разорена и обезлюдела. Он хотел укрыться у латышей, но, не зная места, заблудился в болотах вокруг Плиен-озера, а тут его и забрали в плен. О дорогах и направлениях он ничего не знал и утверждал только одно, что заросли этого вереска скоро кончатся,

а там опять пойдет мокрая мшарина. Пленника поставили в передней шеренге ополчения, вожак тайком наказал всем хорошенько поглядывать за ним — ручаться за него твердо нельзя, кто его знает, что за птица этот космач. А тот, поев, попив и отоспавшись, ожил на глазах, распрямился во весь рост, и тут стало видно, что мужик он сильный, чуть ли не великан, на полголовы выше самого высокого из ратников. Даже белые зубы злобно сверкнули сквозь космы бороды, когда он потряс кулаком в сторону севера.

— Если латыс итет против калмык, то я итет вместе. Оттайте мой топор.

Клав хлопнул его по плечу.

— Погоди малость, нам еще надо поглядеть, что ты за человек. Только держись вместе со всеми, отставать нельзя.

Мартынь не хотел задерживаться, поэтому с расспросом пленного решил повременить, хотя тот прямо-таки рвался рассказать о всех своих злоключениях.

И правда, сухая полоса скоро оборвалась в мокрой мшарине. Теперь уже не было смысла идти дальше к западу, где тянулось точно такое же болото, и сосновцы круто повернули вправо, на восток. Болотненские замешкались, четырнадцать лапотников остались стоять на краю сухой поляны, отделившись от остальных; вначале они только ворчали, а потом принялись громко кричать. Старшой Букис растерянно топтался между своими людьми и лиственцами. Первым горлопаном у болотненских был Инга Барахольщик, хотя от котла он вставал и по утрам вылезал из логова самый последний. Вообще этот человек состоял из одних контрастов — над стройным туловищем на длинной шее вертелась смехотворно маленькая голова с крупным носом и несообразно крохотным ртом, из которого тем не менее вылетал голос, гудящий, точно пастушья труба из ольховой коры. К тому же у этого величайшего бездельника и лодыря была самая маленькая в волости жена. В корчме он выхвалялся и гордился богатыми родичами, а у самого в халупе, кроме подаренного или одолженного этими самыми родичами барахла, ничего и не было. И вот сейчас рот у него так разинут, что даже округлился, тонкие торчащие уши красные, как гребень у разозленного петуха.

— Ребята! Не уходите с суши. Сосновский коваль утопить нас хочет в этих болотах!

Перепуганный старшой потрясал кулаком,

— Да уймешься ли ты, сатана! Ну чего ты трубишь на весь лес!

Но остальные тринадцать ратников, видимо, тоже были на стороне Инги; нет, без строгости тут не обойтись. Мартынь крупным грозным шагом двинулся назад, двадцать сосновцев и лиственцев принялись снимать с плеча мушкеты, Инта злобно плюнула в сторону бунтаря.

— Посовестился бы, пустая твоя башка!

Вожак пальцем не прикоснулся к Инге Барахольщику, но глаза у него стали страшные, как у змеи, когда она подползает к завороженной ее взглядом мыши. Даже меч он не вынул, но по голосу слышно, что вот-вот можно ожидать чего-нибудь похуже.

— Смирно! Раз, два, раз…

Ноги Инги сами собой начали подыматься под команду; сначала он топтался на месте, как на господском дворе во время обучения, затем, меся хлюпающий мох, направился к дружине лиственцев. Остальные бунтари последовали за ним, медленно, нехотя, стиснув зубы, опустив глаза. Когда все ополчение сомкнулось, Мартынь еще с минуту следовал за ним, чуть приотстав. Теперь уже в руке у него был пистолет Холодкевича на случай, ежели кто задумает сбежать. Но подобного умысла ни у кого не возникло, слишком ясно видно, что дальше десяти шагов не уйдешь. Попозже, когда люди всех трех волостей беспорядочно перемешались и вожак снова пошел впереди, вышло так, что Марч и Петерис побрели в десятке шагов позади всей ватаги, причем мушкеты у них на этот раз находились под мышкой, да так и оставались все время, пока вечером ратники не остановились на привал.

Вот исчезли и редкие уродливые деревья, ополчение выбралось в открытое ровное болото. Зелено-белый мох под тяжестью людей вминался, как мокрый ковер, под которым хлюпала вода. Не было сомнения, что впереди простиралась медленно зарастающая заводь озера: задрав головы, самые высокие из ратников могли увидеть далеко справа, между камышом и островками широколистой зелени, отливающую чернотой тяжелую воду. Идти по прогибающемуся ковру было трудно. Хотя сапоги и лапти во мху отмылись почти дочиста, но сопревшие ноги прели еще больше. Солнце палило нещадно, зато жалящего гнуса тут было меньше, чем в лесу. Болотненцы брели, стиснув зубы, и только время от времени многозначительно переглядывались и злобно вперяли взор в сосновского кузнеца, который хотя и выглядел равнодушным и спокойным, но таил невеселые мысли. На той стороне за разбросанными сосенками вздымался темно-зеленый ельник, значит, там опять будет повыше и посуше. Надо думать, они находятся где-то против середины озера, откуда придется повернуть прямо на север.