На грани веков

Упит Андрей Мартынович

Совет пришелся кстати. От страха Бертулис даже не заметил, что спасительный крутой обрыв так близко. Хоронясь за ветлой, он дополз на четвереньках до обрыва и задом свалился с него. Раздался плеск, слышно было, как прыгнувший перевел дух, очутившись в яме выше пояса, вырытой силой воды, падавшей с поставов. Все время стрелы калмыков жужжали над ним, втыкаясь в тот берег. Весь измокший, но зато гордый, отважный победитель калмыков выбрался из воды.

А калмыки сквозь узкие оконца вверху попадали стрелами не ближе, чем шагов за пятнадцать от стены. Два человека подобрались к сараю с другой стороны, затем, обогнув угол и держась вплотную к стене, подлезли к воротам, но они оказались запертыми так крепко, что высадить их не было возможности. Попробовали стрелять в окна, но сразу поняли, что это не имеет смысла: в узкие щели не попадешь, даже если встать напротив, там, где угрожали стрелы, да кроме того, калмыки могут спрятаться за стену. Вожак запретил понапрасну тратить порох и пули, огнестрельный припас у всех уже порядком поубавился, и надо его беречь. Но ведь тут было столько

умов, и поэтому выход нашли скоро. В обезлюдевших домах набрали сухих досок, луба и разной деревянной рухляди; держась вплотную к стене, притащили все это и свалили большой грудой у ворот сарая. Эка с Тенисом не подпускали остальных, только Бертулис-Порох имел право им помогать: они сами загнали туда этих нехристей, они же их и выкурят. Подтаскивали все новые охапки дров, ворота уже с треском горели, огонь начал лизать застрехи, захватывал концы стропил, но косоглазые не вылезали, и ратники тщетно вглядывались в охваченную пламенем дыру в стене сарая. Стоило только высунуть ствол мушкета или верх шапки из-за ветлы на том берегу речушки — сразу же жужжали стрелы и сквозь треск огня слышалось злобное завывание. В сарае, видимо, была солома и легко воспламеняющаяся рухлядь; вот уже загорелось внутри, дым выбивался сквозь щели в черепице; вот стало выхлестывать пламя — горели потолочные балки, стропила и перекладины. Когда провалилась крыша и ветер унес тучу искр через поле, ратники Мартыня выбрались из своих укрытий, чтобы высушить мокрую обувку. Бертулис так и дымился, точно облако пара, но был такой же веселый, как все: еще тремя разбойниками на Видземском порубежье стало меньше…

Букис и его шесть ратников, отряженные двигаться к сосновому бору, прошагали куда дальше, чем казалось сверху. Большак к мельничному хутору шел не прямо с юга, поэтому путь оказался гораздо длиннее. По эту сторону дороги широкой полосой тянулась еле проходимая чаща березок, осин и пушистой полевицы. Остановившись возле нее посовещаться, ратники расслышали странное потрескиванье, доносившееся с мельницы. Похоже на выстрелы, но ручаться нельзя — сильный ветер рассеивал звуки да еще относил их к юго-западу. Но когда, полчаса спустя, из лощины потянулись рваные пряди дыма, ратники Букиса поняли, что Мартынь свое дело сделал. Теперь настал их черед выполнить свой долг.

Березы были такие густые и с такими острыми, высохшими в тени сучьями, что мало кому удалось пролезть сквозь них, не ободрав носа или не поцарапав рук. Остановившись на дороге кружком, чтобы решить вопрос, где лучше устроить засаду, они и не подумали остерегаться нападения противника из-за поворота, где дорога скрывалась в зарослях. То и дело поглядывая в сторону мельницы, они спохватились и обернулись только от пронзительного крика Инты. Шагах в тридцати от них из-за поворота вынырнули три калмыка и, увидев ратников, тоже застыли. Но это длилось лишь мгновение, в следующее они уже повернули, успев пустить три стрелы, — только их и видели! Пули и картечь напрасно ободрали деревья. Две стрелы с шелестом пронеслись над головой, третья полетела как-то боком, ударилась о сосну и свернула прямо к дороге. Старшой вскрикнул и ухватился за ляжку. Отскочив от дерева, стрела потеряла убойную силу и потому воткнулась не очень глубоко, раненый сам вытащил ее и, чертыхнувшись, сломал. Он был вне себя от ярости не столько из-за раны, сколько из-за того, что проклятый нехристь угодил в такое место, которое и показать стыдно. Он не подпустил к себе ни всполошившихся товарищей, ни даже Инту — да что там, пустое, ровно оса укусила, и говорить не о чем.

Теперь-то уж маловероятно, что основной отряд косоглазых осмелится появиться. Выстрелы, очевидно, навели на них ужас. И все же задачу надо выполнять, может быть, удастся расквитаться за эту проклятую стрелу. Поблизости место для засады казалось не совсем удачным, Букис отвел дружину на небольшой пригорок за поворот. Тут дорога шла прямо и просматривалась самое малое на версту. Ратники отошли подальше — калмыки, верно, полагают, что неприятель там, где его видели их разведчики, а здесь нападение будет неожиданным, значит, и успешным. Букис с четырьмя ратниками расположились справа в молодняке, а Марч с Юкумом укрылись за соснами через дорогу — разделение дружины еще позавчера оправдало себя.

Сосны уже не отбрасывали зыбких от ветра теней, еле заметно подкрадывались сумерки; приказы старшого за сильным шелестом осиновых листьев были чуть слышны. Ждать стоит только до темноты, ночью все равно ничего не разглядеть и не выведать, самим страшно рассыпаться и заблудиться в этой чертовой чащобе. Инта с Пострелом перешла через дорогу в бор, — все это время после покушения на нее Инги Барахольщика она постоянно старалась быть возле Юкума.

Сумерки сгущались медленно, но неотвратимо, белеющая дорога была видна еще довольно ясно — самая пора для косоглазых, но они не появлялись. У ополченцев с самого начала была почти твердая уверенность, что они и не покажутся: ополченцы знали по опыту, как легко этих калмыков запугать. Инта устроилась поглубже в лесу, так, чтобы ветер дул сбоку; вдруг ей показалось, что через дорогу кто-то кричит, но разобрала она это только, когда Юкум, обернувшись, сказал, что ее зовет Букис. Она сразу же направилась туда.

Старшой лежал на боку, прижав ладонь к раненой ляжке. Он пытался усмехнуться, в сумерках уже не видно было, как он густо покраснел.

— А у меня укус-то этот здорово саднит, и кровь, видно, идет — штанина до лаптей промокла. Может, все-таки взглянешь?..

Инта просто-напросто выругала его: да разве ж она сама давеча не собиралась посмотреть?! А только мужики, остолопы этакие, вечно умнее всех

хотят быть, — ведь на то, чтобы кровь останавливать, есть травы, да еще слова, куда понадежнее всяких зелий. И все же угрюмый бородач так стеснялся, что никак не хотел показать бабе свою рану: не ровен час товарищи даже в сумерках увидят это. Он поднялся, но, ступив на раненую ногу, невольно застонал. Инта сокрушенно покачала головой — верно, какую-нибудь жилу задело либо острием стрелы повредило кость. Букис пополз по зарослям полевицы, тяжело волоча покалеченную ногу и не отнимая ладони от раны. У подножия пригорка, напротив того места, где они недавно стояли на дороге, он сел на землю и тут уж совсем громко охнул. Инта положила Пострела под осину и сразу же принялась за дело.

Покамест они занимались раной, вверху за поворотом произошло нечто неожиданное и непредвиденное.

Ратники, сидевшие в зарослях, и двое находившихся в лесу все время следили за бором, убежденные в том, что вскоре все равно ничего не различить и что понапрасну они тут торчат. Лес порывисто гудел, и только с усилием могли они перекликаться между собой, при этом им и в голову не приходило, что с подветренной стороны их крики слышны далеко. Не заметили они и того, что в бору, уже впереди сидевших в засаде, меж стволами сосен замелькали черные клубки, будто из пекла выныривая, бесформенные и неисчислимые. Вдруг раздался ужасный, леденящий душу вой. Черные комки, точно подхваченные вихрем, покатились к дороге, стрелы впивались в коричневые тела сосен, секли заросли по ту сторону дороги. Беспорядочно захлопали редкие выстрелы, стая калмыков выкатилась на дорогу и пересекла ее, ввалившись в молодняк, где, вероятно, уже некому было оказывать сопротивление, потому что всадники тут же, один за другим, пронеслись назад, и, рассеявшись, принялись наугад стрелять в чащу. У этих калмыков было и несколько мушкетов; они выпалили раза три-четыре, а немного погодя — снова.

Заслышав вой, Инта как ужаленная вскочила и, забыв о Букисе и своем Постреле, точно коза, бегущая от собак, перемахнула через дорогу и помчалась туда, где остался Юкум. Лес был для нее родным домом, поэтому редкие сосны не могли ей помешать; привыкшие к темноте зоркие глаза быстро разобрались в мешанине из деревьев и всадников и сразу же нашли место, где недавно укрывались двое ополченцев. Видимо, растерявшись в первый момент, эти дурни выстрелили только теперь — блеснуло багровое пламя, один за другим громыхнули выстрелы; оставшиеся в бору косоглазые взвыли еще страшнее и волной хлынули туда. Инта заметила своих; уже довольно далеко друг от друга оба они, видимо, изо всех сил пытались достичь дороги, потому что только за нею, в чаще, и было спасение. Фигура одного на мгновение промелькнула на фоне белеющего большака — это наверняка Марч. Двое из преследователей, ближе всех подскочившие к нему, с криком уткнулись в молодняк, словно в стену, и повернули назад — Марчу повезло. Большинство верховых унеслось дальше по опушке, затем, кажется, по дороге. Второго беглеца уже не было видно, только ликующие вопли косоглазых сливались там в сатанинский шабаш.

Юкум не заметил, куда делся его товарищ. За самой его спиной выли всадники, отфыркивались кони, мимо свистели стрелы, где-то гремели мушкеты. Он бежал, втянув голову в плечи, прикрыв левой ладонью затылок, крепко стиснув в правой откинутый назад меч. Только за дорогой, в молодняке, было спасение. Он несся заячьими прыжками, и все-таки казалось, что ноги его топчутся на месте. Промелькнули последние сосны, вот-вот будет дорога, за нею до черной чащи, казалось, рукой подать. Но внезапно острый удар в плечо свалил его с ног, рот забило мокрым гравием, перед глазами закружились зеленые искры. Восторженно заблеяв козлом, косоглазый соскочил с коня, тяжелым сапожищем наступил на горящее огнем плечо, обеими руками ухватил стрелу, поднатужился и вырвал зазубренное острие. Раненый вскрикнул не своим голосом, изогнулся, как растоптанный червяк, и потерял сознание. Калмык так взревел от радости, что к нему присоединились и остальные, со всех сторон спешившие на подмогу с кривыми саблями в руках. Они квохтали и гоготали, так что все их возгласы сливались в сплошной рев, — будь светлее, хотя бы по одним жестам стало бы ясно, о чем они спорят. Пинком перевернули пленника навзничь, но отрубить голову или заколоть его было для них слишком простым делом, важно ведь растянуть наслаждение убийством как можно дольше. Одни отвели лошадей и, размахивая руками, показывали, что надо скакать по нему взад и вперед, пока не растопчут в лепешку. Другие требовали привязать его к конскому хвосту и помчаться по дороге. Да только что за радость в этом, ежели пленник без памяти и даже не почувствует, как мясо кусками отстает от костей. Но решающее слово было за удальцом, подстрелившим пленника; он отогнал прочих, велел поднять ратника на коня, перекинуть его поперек загривка и вскочил в седло, после чего свора, восторженно вопя, неторопливой рысью поехала назад.

Инта все время стояла, затаив дух, она видела кутерьму на дороге, слышала вопли и поняла, куда увозят Юкума. Не помня себя, она побежала по лесу следом за ними, держась чуть поодаль, даже не думая о том, что и ее могут заметить и что помочь бедняге она все равно не в силах. Проехав с версту, калмыки свернули в лес, где вскоре на небольшой, поросшей вереском поляне блеснул огонь. Несколько калмыков, остававшихся здесь, встретили приехавших громким ликующим криком, видимо, добыча радовала всех. Сразу же развели большой костер, с минуту посовещались, потом четверо из них уехали по дороге на север, а другие четверо — на юг, должно быть, охранять стойбище. Инта, точно лесная кошка, ползком обогнула поляну с подветренной стороны, сама не зная, что это ей даст, и только когда пламя поднялось выше, разглядела, что там происходит.