На грани войны
Шрифт:
— В курсе? О чем, черт возьми, ты говоришь?
— Мы действительно будем это обсуждать? — Саттер бросил на Розамонд недоверчивый взгляд. Когда Розамонд ничего не ответила, он вздохнул. — Как ты думаешь, откуда берутся припасы, которые мы привозим? Еда, которую вы ставите на свой стол? Туалетная бумага, которой вы вытираете свои нежные задницы? Бензин, которым вы заправляете свои грузовики и снегоходы? Думаешь, все это волшебным образом появляется с неба?
— Заброшенные склады…
— Думаешь, кто-то бросил бы здание, полное жизненно важных вещей? Отчаявшиеся люди разграбили все магазины, все склады,
Ноа не удавалось вдохнуть достаточно кислорода. Он чувствовал головокружение. «Ты знал. Конечно, ты все понял», — прошептал голос в его голове. Голос, который он ненавидел.
Насколько проще было не спрашивать. Принять добычу, не задаваясь вопросом, откуда она взялась, не изучая улики перед глазами. До сих пор.
— Ты… ты убил людей. Невинных людей.
Саттер усмехнулся.
— Невинных не бывает.
— Они не виноваты в этом!
— Тебе требовался твой гидрокортизон? А кто, по-твоему, собирался предоставить его нам? Ничего не дается бесплатно, шеф. — Саттер скривил губы в издевке. — В этом мире мы устанавливаем правила. Мы можем брать то, что хотим. Сильные выживают. Так устроен мир, так он работал всегда. Если хочешь жить, отбрось свою плаксивую мораль и действуй по обстановке. Или ты можешь сидеть в своем холодном, пустом доме с пустым животом и рассказывать своему голодному ребенку, почему ты недостаточно мужественен, чтобы позаботиться о нем. Все просто. Не усложняй.
Ноа с ненавистью осознал, что у него в голове возникают те же мысли. Внутри у него все кипело от тошноты. Он не мог встретиться с жесткими глазами Саттера и опустил взгляд на ковер.
— Скольких людей ты убил?
— Какое число ты хочешь услышать, Ноа? Если я скажу пять, ты примешь это? Если скажу двадцать, ты не согласишься? Какая разница?
Это имело значение. Это должно иметь значение.
Ноа поднял глаза на Розамонд. Он хотел верить, что она невиновна в этом, что суперинтендант никогда не потворствовала бы такому.
Саттер заправлял делами. Она вынуждена была подчиниться, как и Ноа. Они оба подчинялись против своей воли.
У них не оставалось выбора.
— Ты у нас в долгу, — заявил Саттер. — Ты принадлежишь нам.
Последняя искра негодования вспыхнула в груди Ноа.
— Черта с два! Я начальник полиции! Мой долг перед людьми…
— Твой долг — передо мной, — резко произнесла Розамонд. Ее плечи стали жесткими, глаза ясными. Она устремила на Ноа свой острый взгляд. — Твой долг — делать все, что я скажу. Я говорю прыгать — ты прыгаешь. Я говорю сделать это, ты делаешь. Я думала, что уже ясно выразилась. Очевидно, нет. Итак, позволь мне разъяснить сейчас. Все, что у тебя есть, это благодаря мне. Я дала тебе этот значок, который ты носишь с такой гордостью. Я дала тебе дом, который согревает тебя по ночам и дает приют. И я обеспечила тебя лекарствами, которые поддерживают жизнь твоего сына.
Ноа взглянул на Саттера.
— Не на него смотри! — Розамонд прошипела. — Смотри на меня.
— Подумай о Майло, — посоветовал Саттер. — Подумай о своем сыне.
Розамонд стала для него матерью, а для Майло — бабушкой. Ноа любил ее. Он не часто думал об этом, но
В сознании Ноа промелькнуло воспоминание. Розамонд стоит рядом с Майло за широким кухонным островом, ее рука крепко обхватывает его худые плечи, когда он пытается освободиться, ее железный взгляд устремлен на Ноа.
Он вспомнил страх, который испытал в тот момент. Полный и абсолютный ужас. Иррациональный, сказал он себе позже. Розамонд никогда бы не причинила вреда Майло.
Теперь Ноа в этом не столь уверен.
Тиски сжали его грудь, паника сдавила ребра. Он готов на все, лишь бы его сын не пострадал. На что угодно.
Розамонд знала это. Саттер знал это.
— Мы вместе до конца, — проговорила Розамонд, наклоняясь ближе. — Ты и я. Мы теперь в одной лодке.
Ноа хотел возразить. Но не мог. Он не мог ничего сказать.
Глава 13
Квинн
День сорок четвертый
Квинн открыла глаза, задыхаясь, с сильно колотящимся сердцем и влажными ладонями.
Она вытерла пот с лица рукавом толстовки. По утрам на улице бывало холодно — в спальне лишь немного теплее, даже с пропановым обогревателем, стоявшим рядом с комодом, — а она проснулась вся в липком поту.
Кошмары. То, что она ненавидела. Ей снилась церковь. Всегда церковь. Она все еще слышала крики, отчаянные вопли, мучительные стоны умирающих.
Стоило только закрыть глаза, и она видела каменные стены, деревянные скамьи, гобелены, пыль и обломки повсюду. И психопаты с оружием наперевес, убивающие без жалости.
Какие-то ночи выдавались лучше, чем другие. Некоторые проходили хуже — например, когда она снова и снова видела за своими веками умирающих Юнипер и Хлою, когда она не могла отгородиться от отчаянного голоса Хлои, зовущего ее по имени раз за разом.
Квинн, не мигая, уставилась в потолок. Боль в груди не проходила. Да и никогда не пройдет.
В этом разрушенном мире с потерями нужно учиться жить, как с искалеченной ногой или сломанными пальцами Ханны. Не все могли смириться с этим.
Она подумала о мистере и миссис Бернштейн, паре с соседней улицы, на которую наткнулась, когда проверяла соседей бабушки. Они вдвоем в той кровати, мистер Бернштейн, свернувшийся вокруг своей жены, как запятая, жирная черная кровь, размазанная по подушкам. Отчаяние, пропитавшее спальню, как зараза.
Квинн не винила их за то, что они выбрали смерть. Дальнейший путь сулил ужас, насилие, голод, отчаяние и горе. Любой, кто не смотрел на это будущее с опасением, просто чертовски глуп и к тому же идиот.
Квинн никогда бы не сделала такой выбор. Она знала это твердо.
Она уже видела лицо дьявола, и дьявол мог отправляться прямиком в ад.
Она не собиралась отступать. Она не сдастся. Неважно, насколько все плохо, неважно, насколько ужасны кошмары.
Ее плечи напряглись, а желудок сжался в комок. Возможно, ей придется смириться с потерей, но она точно не должна мириться с причиной или позволять виновнику уйти от наказания.
Квинн думала, что все закончилось со смертью ее матери и казнью Рэя Шульца, Билли Картера и остальных их дружков.