На границе чувств
Шрифт:
Пусть зависть к постороннему ненастью,
да не коснется зелени моей!
Я все полью! Залью, пусть то опасно!
Пей мой лимон! И кактус тоже пей!
На этом все. Задерну мирно шторы.
А все ненастья смоет сильный дождь.
И дома против бед надену шоры.
А где-то уж растет спокойно рожь.
16 мая 2001
***
Вы извините мой строптивый нрав,
я ревновала к маленькой кокотке,
и
я не была покладистой и кроткой.
Вы предпочли другую, не меня.
Быть может, и она была планктоном?
Года и ночи календарь менял,
а встреча откликалась грустным стоном.
Когда проснусь, то вспоминаю Вас,
когда засну, то вижу Вас на фото.
Не думаю, что это только фарс,
и не сравню я Вас с любым и прочим.
Я облик Ваш на фото сберегу,
он помогает в творческой работе,
и с Вами на одном я берегу.
Расцвел каштан, наверно, быть субботе.
Суббота встреч поэтов, вот и все.
Я не приду. Я больше не ревную.
Не верю или верю, – это всем
неинтересно, как планктон дрейфую.
18 мая 2001
***
Нежнейшие иголки
играют на ветру,
они совсем не колки.
А рядом? Рядом пруд.
Как хочется затронуть
иголки, шишки. Нет.
И сквер он тот же омут.
«Не тронь», – его ответ.
Пучками из иголок
она вся по весне,
как миллион приколок,
на ветках и везде.
Когда желтеет пихта,
то под ноги летят
короткой стрижки вихры.
И к краю сквера в ряд.
Подстриженная пихта
осеннею порой,
как выпитая пинта,
как юбки рваный крой.
24 мая 2001
***
Он человек, любимец нежных муз,
он сам любил, не ждал чужих ответов.
Цилиндр он носил, а не картуз,
и принят был, конечно, в высшем свете.
Его стихи, поэмы, сказки – свет.
Да, свет, что излучает солнце.
Прозаик и мыслитель, и поэт,
и он всегда непонятый до донца.
Он мыслил, тоже, видимо, в стихах,
он непонятен призрачным натурам,
и потому остался он в веках,
в застывших и прекраснейших скульптурах.
Так можно необъятное объять?
На это лишь способен чистый гений,
он музой в высшей степени объят.
Он монастырь из стихотворных келий!
Он человек, а может быть, и нет,
порой мне не понять объем великий,
что
а может в том объеме чьи-то блики?
6 июня 2001
***
Ох, какой Вы неласковый, милый!
Вы сегодня немного чужой
и стоите у крепости виллы.
Неприветливость – это что, шок?
Ох, какой Вы неласковый, милый!
Неприветливый Вы и ревнивый,
но скажите: «Любовь ни к чему?»
Вы колючий и очень ранимый,
так скажите то сердцу, ему.
Неприветливый Вы и ревнивый.
Встрепенулись все ветви у клена.
А березка поникла главой.
Ох, какой Вы еще зеленый,
хоть на вилле слывете главой.
Встрепенулись все ветви у клена.
Эти здания, что нас окружают,
сероватые окна небес,
здесь за шторами много решают,
не обходится там без невест.
Эти здания, что нас окружают.
Только мне улыбнитесь немного,
осветите собой небеса.
Мой любимый такой недотрога!
И на клене всплакнула роса.
Только мне улыбнитесь немного.
7 июня 2001
***
Вентилятор дует нежно,
очень душно без него,
автор трудится прилежно,
но одет весьма легко.
Взрывы хохота тревожат
запотевшее окно,
капли дождика не вхожи
в наше каменное дно.
Дождик бешено, надрывно
вдруг колотит по стеклу,
с миром он дает обрывы,
в жуткий дождь глаз не сомкну.
Это все за то, что было
очень солнечно, тепло.
Было, было, грязь поплыла,
но от сердца отлегло.
Воздух стал послушно влажный
и дыханье песнь поет.
Вентилятор хоть и важный,
но он влажность не дает.
13 июня 2001
Чайный поцелуй
Глаза шафера как мерцание звезд,
они охотно едут за мечтами,
в московских пробках многих он провез.
Дома. Дороги. Пассажиры – дамы.
И все же есть маяк его дорог,
вернется вновь к нему его машина.
Так много лет и это видно рок,
между сердцами действует пружина.
Он завоюет ласку женских рук,
ему прольются капли с полной чаши,
и дома он не вцепится в свой руль.
А чашка что? Ее любимый – чайник.
И вечный флирт – вечерняя мигрень,
врачует все раскованность ладоней.
Колено для руки трамвайный рельс?