На игле
Шрифт:
Парень послушно повернулся, чтобы обойти машину, но Гробовщик снова схватил его за локоть:
— Ты ведь хочешь со мной поговорить, правда, сынок?
Парень еще раз взглянул на искаженное судорогой лицо Гробовщика и выдохнул:
— Да, сэр.
18
— Вот здесь, — сказала Небесная долговязому.
Он остановил «меркьюри» перед гарлемской больницей, прямо у выкрашенного в красный цвет пожарного крана, заглушил мотор и провел пальцем за ухом, нащупывая
— Ты что, псих? — возмутилась Небесная. — Отъедь от пожарного крана. Хочешь, чтобы тебя легавые сцапали?
— Пожарного крана? — Долговязый повернул голову и, выпучив глаза, уставился на пожарный кран. — А я его и не заметил.
И он как ни в чем не бывало завел мотор, отжал сцепление и проехал немного вперед, на свободное место.
— Следи, чтобы собаку не украли, — сказала ему, выходя, Небесная.
Она не слышала, как он сквозь зубы пробормотал: «Кому сдалась твоя собака», — перешла через улицу и исчезла за стеклянной дверью чистенькой, беленькой аптеки при больнице.
Аптека уже закрывалась, но Небесная объяснила белому продавцу, что до завтра она ждать не может.
Она попросила принести ей большую упаковку ваты, бутылку хлороформа, скальпель, длинные, до локтя, резиновые перчатки, прорезиненный фартук до пола, клеенку и большой эмалированный таз.
— Вы забыли хирургические щипцы, — сказал продавец.
— Мне щипцы не нужны.
Продавец оглядел ее с ног до головы. Небесная, как всегда, не расставалась с вышитой бисером сумкой и зонтиком от солнца, на этот раз нераскрытым. Вид старой негритянки показался продавцу подозрительным, и он постарался ее запомнить на тот случай, если к нему обратится полиция.
— Предоставьте это хирургам, — серьезно сказал он. — В городе есть специальные больницы, где в случае необходимости делаются подобные операции.
Он решил, что она собирается делать аборт. Небесная сразу же сообразила, на что он намекает.
— Это моя дочь, — сказала она. — Я все сама сделаю.
Продавец пожал плечами и завернул покупки. Небесная расплатилась, взяла сверток и ушла.
Когда она вернулась к «меркьюри», собака жалобно скулила — то ли от жажды, то ли от голода. Небесная села в машину, положила сверток на пол и погладила собаку по голове.
— Теперь уже недолго, — сказала она ей и велела долговязому ехать на Сто двадцать пятую улицу.
— Подожди, сейчас вернусь, — сказала она, когда они подъехали к второразрядной гостинице, находившейся в квартале от железнодорожной станции.
Через криво повешенную стеклянную дверь виден был длинный узкий коридор с вытертым линолеумом под ногами и рваными обоями на стенах. Внутри пахло мужской мочой, женским потом, засохшей блевотиной и самыми дешевыми на свете духами. На обрывках обоев были начертаны надписи, которые бы вогнали в краску продавцов неприличных открыток на Монмартре.
В конце коридора, под лестницей, за старой деревянной
Ни в коридоре, ни за стойкой не было ни души.
Небесная похлопала перчаткой по колокольчику, но тот не издал ни звука. Она подняла его и заглянула под купол — язычок отсутствовал. Она надавила большим пальцем на кнопку ночного звонка. Безрезультатно. Тогда ручкой зонтика она изо всех сил ударила по колокольчику. Раздался звук, похожий на пожарную сирену.
Спустя несколько минут, не раньше, дверца в стене приоткрылась и оттуда показался кряжистый негр средних лет с прыщавым лицом, покрытой лишаем головой и мутными Карими глазами. Из-под раскрытой на груди рубашки без воротничка виднелась могучая мохнатая грудь.
Прыщавый тяжело подался вперед и облокотился обеими руками о стойку.
— Что прикажете, мадам? — заговорил он нараспев, на удивление хорошо поставленным голосом оперного певца.
Впрочем, удивляться Небесная давно уже перестала.
— Мне нужна тихая комната с надежным замком, — сказала она.
— У нас все комнаты тихие, — заявил прыщавый. — Что же касается надежности, то здесь вам будет надежней, чем у Христа за пазухой.
— У вас есть свободные номера?
— Да, мадам, у нас всегда есть свободные номера.
— Догадываюсь, — буркнула Небесная. — Подождите, я схожу за вещами.
Она вышла, расплатилась с долговязым, одной рукой взяла собаку за ошейник, сверток — в другую и вернулась в гостиницу. Прыщавый ждал ее на лестнице.
Он хромал на одну ногу — вероятно, после полиомиелита, и по лестнице подымался, точно паук. Небесная терпеливо следовала за ним.
На втором этаже за одной из дверей громко ссорились:
— Да ты знаешь, с кем говоришь, черножопый ублюдок?
— Заткнись, шлюха поганая. На себя посмотри: у тебя кожа цвета кошачьей мочи!
За другой дверью слышался грохот кастрюль. Пахло требухой и вареной капустой.
За третьей дверью шла драка: трещала мебель, падали на пол предметы, раздавалось шарканье ног, тяжелое дыханье, а затем все эти звуки перекрыл пронзительный женский голос:
— Ну, погоди, гад…
А владелец гостиницы ковылял себе по ступенькам, не обращая на весь этот шум никакого внимания, как будто был абсолютно глух.
Они медленно поднялись на третий этаж, и прыщавый, открыв дверь одним из одинаковых десятицентовых ключей, сказал:
— Ну вот, мадам. Это самый тихий номер в гостинице.
Комната выходила на Сто двадцать пятую улицу. Был час пик. Через открытое окно врывался шум транспорта. Прямо под окном находился бар «Белая роза», откуда рвался истошный голос Джея Хокинса. За стенкой орало включенное на полную мощность радио.