На ИВС прекрасная погода
Шрифт:
Семейник двумя глотками покончил с чифиром и протянул ему кружку…
Полосатик, взяв тару, вышел из «биндюги».
Через несколько минут на столе стояла алюминиевая кружка с растворителем, который зелеными зайчиками переливался под светом электрической лампочки.
– Ну… давай, делай по красоте, – проговорил кладовщик, пододвигая другу кружку с ацетоном, и шутя предупредил: – Токмо осторожней! Там иногда гвозди попадаются!
Семейник, не думая, намахнул полкружки и стал судорожно хватать ртом воздух. Его зековская морда
Семейник отдышался и, прикурив беломорину, посмотрел захмелевшим взглядом на своего друга.
– Ну как? – спросил тот в свою очередь.
– Мазёва! – прохрипел обожженным языком осужденный.
– Я в натуре подумал, что ты сейчас лапы надуешь! – отходя от испуга, усмехнулся кладовщик, все еще не веря, что его друг выжил.
Великая тяга к горячительным напиткам подавила чувство страха. И кладовщик, тоже взяв кружку с остатками растворителя, примерившись в мгновение ока, с шепотом «Помогите» влил себе в пасть ядовитую жидкость…
Лицо кладовщика пошло синими трупными пятнами, глаза самопроизвольно закрылись. Наколка на веках «Не буди» стала ярко красного цвета.
Несчастный, погоняв жидкость из желудка в рот и обратно, с трудом подавил рвотный рефлекс…
– Э-э-эс. Гм. Э-э-эс…
Напарник равнодушно смотрел на муки друга, который, открыв широко рот, дышал так, как будто вынырнул из воды. На нижней губе и на подбородке пузырилась серо-белая масса…
Семейник, присмотревшись, истерически захохотал:…
– Ха! Ха! Ха! Гвозди попались!!!
– Ты фто, бля? Погнал? – шепелявя, прохрипел хозяин склада.
– Ты ф зеркало посмотри! – передразнивая приятеля, еще пуще расхохотался семейник.
Кладовщик подошел к куску зеркала, висевшего на стене, и онемел. Его беззубый рот ощетинился множеством торчащих гвоздиков-проволочек; это пластмассовая вставная челюсть расплавилась и, шипя, пузырилась на подбородке… Поверхность же лакированного столика, в местах соприкосновения с мокрой кружкой, стала бледно-матового цвета, от нее шел легкий синий дымок.
– Они-то как? Выжили? – спросил старшина ИВС.
– А чё им будет, они же зеки! – уверенно произнес Юрчик.
– Не все зеки плохие, многие ни за что сидят. Поэтому иногда и их жалеть надо, – улыбаясь и прикуривая очередную сигарету, внезапно объявил Барсуков.
– Например? – удивился Юрик.
– Анекдот слышал про водителя автобуса, которому не за что дали пятнадцать лет, но он был настоящим мужиком! – проговорил Барсуков.
– Давай расскажи, – попросил кума старшина.
– Короче. В зоне умер зечара. Вечером собрались его семейники помянуть.
Раздобыли бражки, разлили в кружки. Просят произнести тост самого лучшего друга.
– А что я скажу? – пожимая плечами, удивляется друг умершего.
– Ну скажи, что
Зек встал и произнес речь:
– Братья! Сидоров родился мужиком, жил мужиком и умер как мужик. Он даже срок заработал как мужик – во сне, водителем троллейбуса! – И, выпив содержимое кружки, смахнув слезу, с ненавистью в голосе закончил: – Не то что те сорок восемь пассажиров, которые перед смертью в штаны наложили!
Юрка, смеясь, спросил у Олега:
– А водитель почему выжил?
– Потому что был ранее судимый! – объявил, рассмеявшись, Барсуков.
Сослуживцы еще часа два припоминали случаи живучести арестантов. При этом старшина как-то незаметно к соленым огурцам выставил бутылку на стол, и на этот вопиющий факт нарушения служебной дисциплины никто не обратил внимание.
Под конец «мероприятия» Барсуков поведал еще одну байку о том, как в молодости спас каторжанина от смерти…
– Я тогда был зам. по контролерской и проходил службу там же, в поселке Горный Северо-Казахстанской области, в простонародье Жаман-сопка, – вспоминал он. – Звонит командир роты Еськин и приказывает, чтобы я выделил конвой для конвоирования тяжелобольного в СИЗО-18 г. Петропавловска.
Я ему и ответил, что людей у меня нет. А он говорит: «Тогда сам езжай». Дело в том, – продолжал рассказ майор, – что ночью арматурными ломиками зеки забили лагерного каталу, то есть картежника. Он то ли кому задолжал, или что-то не поделили, сейчас уж и не помню. Только слышал я, что ночью два моих контролера пошли на промку за кустаркой и наткнулись на полуживого осужденного.
Те, кто зека избили, тащили его в кочегарку сжигать, но, заметив дубаков, разбежались, оставив на тропинке переломанное тело.
Осужденного свозили в районный центр Корнеевка.
Врач, осмотрев, развел руками и произнес: «Не проживет и трех суток. Везите или в Петропавловск, или назад в зону».
Смерть в лагере – ЧП, и руководство решило, что если он помрет дорогой, то всю вину можно свалить на конвой. Тем самым обезопасить себя.
В итоге ваш покорный слуга, майор медицинской службы «Ваня-Ваня», и вольнонаемный водитель после инструктажа, загрузив носилки с полутрупом, выехали в Петропавловск.
В медицинском уазике я оказался вместе с зеком. Ваня и водитель сидели впереди за перегородкой…
«Мои мысли, мои скакуны! Есаул, есаул, что ж ты бросил коня!» – разливалась песня хитового сборника через открытые окна «таблетки».
Уазик трясло на кочках, осужденный в носилках постоянно подпрыгивал и норовил вывалиться на пол… Я. закинув автомат за спину, со всей силы держал его за локти, придавливая к носилкам.
Зечара от тряски пришел в сознание…
Приехав в Петропавловск, мы сдали еще живого осужденного в СИЗО. Но нам сказали, что СИЗО принимает безнадежного только на ночь, и если он до утра дуба не даст, то утром мы должны его погрузить на проходящий столыпин.