На колесах

Рыбас Святослав Юрьевич

– А у вас будет синяк, - сказала Полетаева.

– Сам виноват.

– Повернитесь-ка!
– Никифоров послушно повернулся.
– Небольшая гематома, скоро пройдет.

Он посмотрел на дорогу, на низкие зелено-серебристые ветлы у реки, где сидел по пояс в прозрачной мелкой воде жилистый загорелый дядька, может быть, какой-то терпеливый заказчик.

– Не расстраивайтесь, почти незаметно, - вымолвила Полетаева.
– А хотите тест?

– Тест?

Подъехали к московскому шоссе, Никифоров повернул налево, к городу, а Москва осталась за спиной.

– Спасибо, Александр Константинович.

–

Довезу и без "спасибо". Все равно с синяком нечего соваться в дирекцию.
– Никифоров наконец улыбнулся.
– Тест-то научный?

– Не знаю... Представьте, вы идете по длинной пустынной дороге и находите кувшин. Что сделаете с ним?

– А что в кувшине?

– Нет-нет, без вопросов. Возьмете или не возьмете?

– Не возьму.

– Хорошо, - сказала Полетаева.
– Теперь представьте огромную стену. Перелезть или обойти невозможно. Но пройти ее надо...

– Если надо, начну что-нибудь строить, в общем, искать возможности.

– Вы встречаете в лесу медведя - как поступите?

– Медведя я встречал только в зоопарке... А ружье допускается?

– Допускается.

– Тогда он пусть думает, как ему поступать.

"Все в дороге любят поболтать, - подумал Никифоров.
– Но она же закрыла нашу харчевню и хоть бы смутилась для приличия".

– А как вы относитесь к лошадям и кошкам?

– Я люблю животных.

– А я кошек терпеть не могу, - призналась Полетаева.
– И последний вопрос. Перед вами море. Теплое, чистое, голубое. Вы пришли на берег и что делаете?

Шоссе пошло в гору, замелькали белые столбики ограждения. В конце подъема три столбика лежали на обочине в кучах вздыбленной земли, - кажется, здесь кто-то сорвался.

– Ну что же вы молчите?
– поторопила Полетаева.
– Море!

– Ныряю.

– Кувшин - это счастье, - объяснила Полетаева.
– Вы свое счастье не возьмете. Стена - смерть. Вы постараетесь ее одолеть, характер у вас деятельный. Медведь - неприятность, вы не испугаетесь. Лошади - это мужчины, а кошки, соответственно, женщины. Вы человек доброжелательный.

– Ага, - кивнул Никифоров.
– А море?

– Море - это любовь.

Ему показалось, что она усмехнулась.

Впереди была колонна грузовиков, и Никифоров прикидывал, как ее обогнать до железнодорожного переезда.

– Значит, любовь, - механически повторил он. Взял рулем влево, выехал на середину шоссе. Встречная полоса была пуста до самой вершины холма, можно было рискнуть. А если навстречу выкатится железный молот, летящий в лоб со скоростью семьдесят километров в час? Справа - вереница медленных одров, слева - откос. Никифоров почуял, как на противоположной стороне подъема упрямо прет вверх тупорылый десятитонный дизель, и, уже поравнявшись с грузовиком, затормозил и пристроился в хвост колонны.

– Побоялись?
– схватившись от толчка за панель, догадалась Полетаева.

– Похоже, впереди медведь, - ответил Никифоров.

– Медведь?

"А все же ей неловко, - подумал Никифоров.
– Думала, что я буду упрекать..." Он сбавил скорость, оторвался от грузовика, чтобы увеличить для Полетаевой поле обзора. И тут на вершине выросла плоская голубая кабина с тремя желтыми огнями. Широкое лобовое стекло сверкнуло на солнце. Через секунду рефрижератор

поравнялся с Никифоровым, и в одно мгновение, когда машины почти неподвижно находились рядом, оба водителя быстро поглядели друг на друга, словно бы говоря: "А я ведь знал, что ты здесь!" Полетаева оглянулась вслед могучему автомобилю, потом смерила взглядом глубину откоса. На спуске Никифоров без труда обогнал колонну и только после переезда заметил, что врачиха задумчиво молчит. Он включил приемник и попросил:

– Найдите какую-нибудь музыку.

Она покрутила ручку настройки, нашла радиостанцию "Маяк", передававшую сельскохозяйственный обзор. Под этот обзор они и въехали в городок.

На прощание Никифоров услышал:

– Когда отремонтируете холодильники, позвоните мне, я приеду.

– Я пришлю машину, - предложил он.

– Нет уж, не надо! И вообще извините, что навязалась. До свидания.

II

Никифоров сидел в машине и медлил, не уезжал. Мимо прошла полная женщина стремя бутылками пива в капроновой авоське, открыла соседний "жигуленок" и, став одним коленом на сиденье, выложила бутылки на полку перед задним стеклом. "Резко затормозишь и получишь бутылкой по шее", отметил Никифоров. Женщина посмотрела на него, что-то сказала сидевшему за рулем мужчине. Тот тоже посмотрел.

В нагретой машине становилось душно. Надо было ехать. Вправду, чего ждать? Разведенная баба с властью, как говорит Журков.

Никифоров закрыл машину и пошел к цистерне с квасом. Рядом в открытые ворота рынка были видны деревянные прилавки с горками редиса, зелени и огурцов. Цистерна притулилась к дощатому ларьку уцененных товаров, в очереди стояли две женщины и мужчина.

Напившись, Никифоров вытер платком мокрую руку и вернулся к машине. Там его ждал, опираясь на дверь, инспектор дорожного надзора Кирьяков. Рядом стоял патрульный автомобиль.

– Здоров, - негромко, с дружеской небрежностью сказал Никифоров.

Кирьяков не ответил, смотрел проницательным твердым взглядом, словно не узнавал однокашника. Белесые короткие его волосы топорщились из-под глубоко надетой фуражки. Он был в летней форменной рубашке с новеньким ярко-серебристым значком кандидата в мастера спорта.

– Как дела?
– спросил Никифоров и вытянул ключ зажигания из кожаного чехольчика.

Кирьяков снова промолчал, не посторонился, чтобы дать открыть дверь. У него был такой вид, будто он собирался стоять здесь до вечера.

– Вот, санврача подвозил, - неожиданно заискивающе произнес Никифоров.
– Закрыла у нас столовую.

Он всегда боялся Кирьякова, казалось, тот может просто раздавить, не пожалеет, даже мысли о жалости не шевельнется в нем. Пятнадцатилетними подростками они вместе учились в техникуме на автомеханическом факультете, и Кирьяков уже тогда знал, как добиваться своего. Он учился тяжело, но не из-за лени, лени-то у него не замечалось, а оттого, что его ум неохотно постигал книжные теории. Зато он раньше всех освоил вождение грузовика, даже особо не стараясь, просто сел и покатил по полигону. На экзаменах порол ахинею, однако на переэкзаменовках, когда оставался с преподавателем один на один, получал "четверки". Чем брал Кирьяков, никто не мог догадаться. От него исходило ощущение цепкости и какой-то нечистоты.