На корабле полдень
Шрифт:
Теперь секрет злостной неубиенности "Эрвана Махерзада" стал как-то попонятнее.
Впрочем, космос вокруг авианосца всё равно был напоен смертью. Потоки антиматерии обрушивались на ненавистных хомо сапиенсов со всех сторон. И на спасительную посадочную глиссаду надо было еще как-то выйти!
– Не расслабляемся! – Потребовал я громко. – Сергей, мы с тобой должны прикрыть "горбатого" и наших.
– Так точно, – без энтузиазма отозвался Цапко.
В принципе, я мог бы этого и не говорить – Сергей всегда понимал меня с полуслова.
Мы с ним зашли на "Эрван Махерзад" с кормовых углов. Но вместо того,
Таким образом "Андромеде-Е" и четверке моих подчиненных предстояло проскользнуть точно посередке между нами с Серегой.
К счастью, снизу нас подпирала целая эскадрилья местных "Горынычей" из 12-го ОАКР.
Оно и понятно. Ведь всякий командир больше всего боится за свою задницу, то есть за корму, в которой размещены дюзы маршевых.
Ягну весь этот балет совсем не понравился. Поэтому они предпочитали испытывать на надежность эмиттеры защитного поля в носу "Эрвана Махерзада", а в створ посадочной глиссады не соваться. Так что нам с Серегой ни разу не пришлось пустить в ход оставшиеся ракеты.
Увы, смерть на войне приходит не только в неразберихе жаркого боя.
Когда "Орлан" Бакова был уже готов войти в надежный контакт с кареткой магнитного финишера, на его машине, поврежденной плазменными пушками комтуров, пошел вразнос стабилизатор плазменного шнура. Оба предохранительных контроллера тоже были в отказе, так что реактор превратился во всеиспепеляющий огненный тайфун совершенно внезапно...
Всё произошло слишком быстро.
Баков не успел катапультироваться.
Боже мой, как досадно! Как это несправедливо, черт возьми!
– Прощай, Влад, – сказал я. – Прости, что так и не нашел времени узнать тебя хорошо.
В тот миг я ничего не чувствовал. Но я не обманывал себя. Я знал: ощущение утраты, разрезающее сердце на ломтики, а вместе с ним и чувство вины, придут потом, бессонной ночью в каюте, или неспокойным сумеречным вечером на Земле, когда за окном ливень и ветки скребут стекло...
Когда на посадку заходил Лобановский, с нами вновь связался Булгарин.
– Мужики, вы удивитесь, но вам садиться не нужно.
– В смысле, мы должны остаться и геройски погибнуть, прикрывая отход главных сил? – Педантично уточнил Цапко.
– Слава Богу нет. Я передал на "Эрван Махерзад" координаты наших кораблей... А он, к счастью, уже набрал лямбда-скорость...
(Так на нашем флотском жаргоне называется скорость, достаточная для совершения Х-перехода.)
– Вас понял! То есть мы сейчас все вместе просто уйдем от ягну через Х-матрицу... Правильно?
– Совершенно верно. Протяните на всякий случай двести метров вперед и больше ничего не делайте.
"Протянуть вперед", как требовал Булгарин, было и впрямь разумной идеей. Кто их знает, эти клонские Х-двигатели! К кораблю имело смысл прижаться потеснее, чтобы с гарантией очутиться внутри лямбда-сферы, переносимой через Х-матрицу в то место, где всё будет лучше, справедливей и честнее.
Глава 3. Меркулов!
Август, 2622 г.
Линкор-авианосец "Эрван Махерзад"
Район планеты Ветер, система Шиватир
В
Во-первых, сели на "Эрван Махерзад".
Во-вторых, выпили клонского освежающего чаю "Восход над Хосровом" (восхода нам нацедил чахоточно кашляющий автомат, который стоял на ангарной палубе).
А в-третьих, я обнялся и расцеловался с капитаном второго ранга Богданом Меркуловым, комкрыла-12, моим старым знакомцем, неисправимым бузотером, героем недавней войны и, как выяснилось вскоре... моим новым начальником! (Увы, писаные слова едва ли передадут тот библейский ужас, что объял меня при этом известии.)
– Сашка! Черт же ты эдакий! Мордатый стал! Помню, зимой ходил такой худенький... как школьник, который это самое много... голых тетенек воображает, – в стиле, который я бы охарактеризовал как "вызывающе интимный", приветствовал меня Меркулов.
– Здорово, Богдан! Какими судьбами? – Спросил я, вытряхивая из закромов души остатки дружелюбия.
– Какими судьбами?! Ха-ха-ха! Это я-то? Сашка, я здесь воюю! Уже скоро две недели как! Замумукаться успел!.. Мы же тут, – продолжал Меркулов, тесно приобняв меня за плечо, – мы же тут появились десятого августа еще! С "Нахимовым" и тремя фрегатами! Командование как чувствовало, что эскадру Арбузьева усиливать надо! Вот представь себе: сидим мы как попы на амвоне, Кривцов на гитаре трень-брень... Бабин разливает... козы эти клонские по визору животами трясут... танцевальный канал "Плодородие", мой любимый... как вдруг – фуяк! – Меркулов театрально оторопел, будто этот "фуяк" случился секунду назад прямо перед его глазами. – На меня, Саша, валится целый "Хастин"! Транспортник этот клонский, знаешь?!
Я знал. "Хастин" – аналог нашей "Андромеды". Но Меркулов в моих комментариях не нуждался. А потому с ровно тлеющим актерским жаром продолжал:
– Горит на лету! Разваливается! А прямо за ним! Из туч! Выходит! Шестерка этих голубых чертей! Как их...
– Паладинов ягну?
– Ну да, паладины... Короче, Саша, снова, понимаешь, коварно!.. Вероломно!.. И без объявления войны! – Слова Меркулова вроде как были исполнены сожаления, однако лицо его экстатически сияло.
– И-и? – Спросил я.
Не сказал бы, что мои запасы времени были безграничны. Мне надо было что-то решать не только за себя, но и за вверенных мне орлов, которые, к слову, стояли поодаль и настороженно наблюдали за всей этой громкой, фейерверкоподобной мизансценой.
– Что "и"? – Пожал плечами Меркулов. – И война! Потеряли мы Глагол, само собой. Потеряли большинство вымпелов. Хорошо хоть этот клонский новострой подвернулся, – Меркулов стукнул каблуком по палубе "Эрвана Махерзада". – Мы когда "Нахимов" похоронили, всем авиакрылом сюда перебрались. Поначалу было трудновато, но сейчас пообвыклись. Даже плюсы нашли. Например, тут в офицерских каютах всё мраморное, мебель из дерева гевея, краны медные, плитка со вставками из натурального чароита... Падишахом себя чувствуешь, или кто там у них?.. Жаль, моя благоверная не видит. А то всё пилит меня, что мы бедно живем. Что вот "у людей"... Вот бы я ей и сказал: "Дуй ко мне, поживешь как в гареме! Но только если прямое попадание – тут уж не обессудь!" – И Богдан, сделав дикое лицо, рассмеялся собственной шутке.