На костылях любви
Шрифт:
Она, раскрыв рот, внимала художественному чтению Максима, не очень вникая в смысл. Сам процесс был куда важнее – как он перелистывает страницы своими красивыми руками, как завораживающе звучит его голос, как изредка он отрывает глаза от книги и взглядывает на нее своими ярко-синими глазами из-под длинных пушистых ресниц! О, как она хотела их целовать! Ах, как она любила эти сеансы чтения! При этом мало понимая, о чем там написано, и каким образом содержание книги связано с сегодняшним днем, и почему оно касается и ее самой, и создавшейся ситуации.
Максим наконец все это увидел и решил вернуться от гипноза к реальности, к смыслу происходящего. Объяснил балдеющей от его чтения Дуне, что
Потом Дуня захотела все же повнимательнее ознакомиться с романом Лермонтова и прочла историю про Бэлу до конца. А там, между прочим, было написано, что непокорная черкешенка сначала смирилась, а вслед за тем и безоглядно влюбилась в пленившего ее Печорина. Это обнадеживало Дуню и внушало подобие оптимизма: может, и ее ненаглядная «Бэла» (то есть Максим) сначала привыкнет, а потом и полюбит… Однако пленник, зная продолжение истории, не пожелал читать дальше, чтобы Дуня особо не обольщалась.
Сеансы чтения временно прекратились. Максим не знал, что пытливая девушка справилась с финалом истории самостоятельно, и никак не догадывался, отчего у его тюремщицы, как только она входит в его одиночную камеру, глаза начинают сверкать таким неестественным блеском.
А Дуня умоляла его почитать что-нибудь еще. Ну не хочет «Героя нашего времени», пусть почитает что хочет, по своему вкусу. «Еще чего?!» – грубо возразил Максим, но потом подумал, что есть по крайней мере два аргумента «за». Первый – борьба с невежеством хотя бы одной отдельно взятой избалованной богачки, то есть просветительская, если угодно, миссия; и второй – хоть какая-то практика в актерской деятельности, поддержание рабочей формы.
Вот так в одиночке Максима, а следовательно, и в домашней библиотеке Дуни появились Ремарк, Хемингуэй, а затем Бунин, и Тынянов, и Набоков, и Паустовский, и Довлатов, и многие другие. Прочесть вслух удалось только любимый роман его юности – «Фиесту» Хемингуэя, – потому что вскоре случилось освобождение. И произошло избавление Максима из плена довольно неожиданно и по очень оригинальной причине.
Глава 5
Импровизации Спартака
Теперь, я полагаю, вас гложет любопытство: каким образом папа нашей героини вышел из положения? Как он приступил после прелюдии знакомства с родителями пленника к главному – цели визита? Мы же оставили его как раз в момент, когда он обдумывал стратегию своего дальнейшего поведения.
Времени на размышления у него практически не было, тем более что Платон Сергеевич и Агриппина Васильевна смотрели в глаза неожиданного гостя с нарастающим тревожным ожиданием.
Спартак Миронович (которого правильнее называть просто Спартаком – в силу его героической наглости и бесшабашного атакующего поведения в бизнесе, всегда почему-то приносившего ему удачу) подумал, что действовать надо как всегда – яростный штурм, шок у противника и безоговорочная победа. Вызвать шок, по мнению отважного предпринимателя, должна была внушительная пачка долларов в банковской упаковке, которую он выхватил из кармана так, как ковбои из американских вестернов выхватывают кольт. И то и другое объединяло одно – они были оружием, способным побудить оппонента к капитуляции.
Итак, пачка долларов была выхвачена и брошена на разделяющий их стол с глухим, но убедительным стуком. То есть вес ее был что надо! Лежавшая посреди стола пачка вызвала у стариков ожидаемый шок,
Спартак никак не ожидал такой реакции. Нет, он, конечно, представлял себе всякие «ах!» и «что это?»… Однако он жаждал радостных «ах» и восторженного изумления, а тут к всемирно уважаемой валюте отношение как к змее или другой какой-нибудь ползучей твари.
Дервоед почувствовал даже некоторую обиду за доллары и желание как-то за них вступиться и начал с не совсем уместной в сложившихся обстоятельствах барской интонации:
– Это вам.
– Зачем нам? Нам не надо! Что это вы?! – отталкивая воздух перед собой, залепетали бедные члены КПРФ.
Благоприятной завязки разговора об условиях предполагаемого соглашения не получилось. Так же, как не удалась прелюдия знакомства. Все пошло не так, надо было на ходу перестраиваться.
Однако Спартак Миронович был не только наглым и удачливым, он был еще и невероятно хитрым и изворотливым, обладал мгновенной реакцией на обстановку, на реплики и даже мимику любых собеседников – тем, что, кстати, отличает самых удачливых и остроумных телеведущих. Заметив и оценив реакцию пенсионеров на пачку свободно конвертируемой валюты (реакцию, прямо скажем, неуважительную), Спартак (он же Савелий Игнатьевич) быстро сориентировался и, стараясь не потерять исконно русского стиля, попытался соединить его с новыми на Святой Руси товарно-денежными отношениями.
– Не пугайтесь, товарищи, – примиренчески начал гость, – деньги эти – всего лишь материальная помощь от государства… Родины нашей многострадальной, – добавил он, едва не прослезившись, но в последний момент решил все же придержать слезу, посчитав, что это будет выглядеть несколько театрально. – Сам я тружусь на, так сказать, строительной ниве. Ну, в смысле, строю дома городские и подалее, в Подмосковье. И вот государство обязало недавно нас, бизнесменов… Фу ты, пропасть! Опять это проклятое слово! Не люблю все эти словеса из Америки! Но, уж извините, товарищи, замены у нас этому слову нет пока, иногда лишь обидно обзывают нуворишами. Так что нас, деловых людей, всех, президент и правительство попросили помогать бедно живущим, нуждающимся людям.
Он сделал паузу.
– «Деловые люди» – тоже, конечно, коряво. И не по понятиям, – сбился вдруг Спартак на специфические обороты своего почти забытого прошлого. – Президент попросил – это значит обязал. И никак не иначе! И вот мы с пацанами, то бишь коллегами с этого района, раскидали, кому в какую неделю и сколько приносить. Это легко. Через собес, паспортный стол и прочее. И мне выпало – идти к вам, – широко улыбнулся Спартак. – Так что не пугайтесь. Безвозмездная матпомощь и всё. «Вспомоществование», – припомнил он еще одно слово, относящееся к старославянскому, как он полагал, гуманизму.
– Так, подождите, – после некоторого молчания и переглядок с супругой растерянно произнес Платон Сергеевич. – Савелий Игнатьевич, вы же вроде по поводу сына пришли, как вначале сказали. При чем тут ваша материальная помощь?.. Где наш сын? Что с ним? Вы что-нибудь знаете?!
– Не тревожьтесь, товарищи, – с максимально возможным для себя добродушием промолвил Спартак – Савелий Игнатьевич. – Материальная помощь от моей фирмы случайно пришлась на вас и вашу квартиру. Ну, совпало так, срослось, понимаете… А вот то, что вы родители Максима, вот это уже совсем не случайно. И когда я узнал, кому несу деньги, что родителям Максима несу, то сильно обрадовался! – продолжал он вдохновенно врать. И тут же добавил: – Шибко рад был!