На край света. Трилогия

Голдинг Уильям

(60)

Я только что вернулся из пассажирского салона, где мы долго сидели с Саммерсом. Разговор стоит того, чтобы его записать, хотя не могу отделаться от тяжелого чувства, что выглядел в нем не лучшим образом. Должен оговориться, что Саммерс чуть ли не единственный, кто делает честь службе Его Величества. Деверель, несомненно, истинный джентльмен, но к обязанностям своим относится не слишком серьезно. А всех остальных вообще можно было бы запросто уволить. Так что Саммерс — приятное исключение,

и я — боюсь, не слишком-то тактично — завел с ним разговор о том, как хорошо, когда человек в жизни поднимается выше своего изначального положения. Разумеется, я сделал это не подумавши, и Саммерс ответил мне с изрядной долей горечи:

— Мистер Тальбот, не знаю как, и стоит ли говорить об этом, но вы сами совершенно ясно дали мне понять, что происхождение человека у него, можно сказать, на лбу написано, и никуда от него не деться.

— Бросьте, мистер Саммерс! Никогда я такого не говорил!

— Неужели не помните?

— Что именно?

— Ну конечно, — подумав, кивнул Саммерс. — Как только я попробовал встать на вашу точку зрения, мне все стало ясно. К чему вам помнить?

— Да что я должен помнить, сэр?

Саммерс помолчал и четко произнес, глядя в сторону, на фальшборт, словно бы следующие слова были написаны прямо на нем:

— «Что ж, Саммерс, могу только поздравить вас с тем, что вы превосходно овладели речью и манерами более высокого общества, чем то, к которому принадлежали по рождению».

Теперь настала моя очередь замолчать. Лейтенант сказал правду. Ваша светлость может при желании перелистать дневник и найти на предыдущих страницах эти самые слова. Я и сам перечитал запись о той, первой встрече. Разумеется, Саммерс мог бы сделать скидку на то, в каком смущении и замешательстве я тогда находился, но повторил он за мной как по писаному, никуда не денешься!

— Прошу простить меня, мистер Саммерс. Это было просто… бессовестно с моей стороны.

— Зато честно, — жестко ответил Саммерс. — В нашей стране при всем ее величии перейти из класса в класс так же невозможно, как невозможно дословно перевести текст с одного языка на другой. Сословность — вот язык Британии.

— Бросьте, сэр, — не согласился я. — Разве вы мне не поверили? Безупречный перевод возможен, и я могу привести вам примеры. Также возможен и безупречный переход из класса в класс.

— Видимость перехода…

— В вашем случае — нет. Вы — настоящий джентльмен.

Саммерс вспыхнул, и лицо его не скоро приобрело привычный бронзовый цвет. Я решил, что теперь самое время прощупать почву.

— И все же, дорогой друг, среди нас и впрямь есть пример неудачного перевода.

— Могу предположить, что вы имеете в виду мистера Колли. Что ж, я и сам собирался поднять эту тему.

— Он покинул свой класс, не имея никаких достоинств, могущих помочь ему в дальнейшем продвижении.

— Вряд ли по его нынешним поступкам, не зная наверняка, можно судить, откуда он вышел.

— Неужели? Это

сквозит в его внешности, речи и более всего в привычке к подобострастию, если не сказать — раболепию. Готов поспорить, он из простого крестьянства. К примеру — Бейтс, бренди, пожалуйста! — сам я могу выпить, сколько мне будет угодно, и никто на свете, особенно дамы, не застанет меня в том состоянии, каким насмешил нас и возмутил нас мистер Колли. Очевидно, когда в кубрике его начали угощать, ему не хватило ни сил, чтобы отказаться, ни достаточного воспитания, чтобы противостоять разрушительному воздействию спиртного.

— Вашу мудрость — да в книгу бы.

— Смейтесь, если угодно, сэр. Сегодня я на вас не сержусь.

— Я-то, однако, хотел поговорить совсем о другом. На борту нет врача, а между тем мистер Колли серьезно болен.

— Чем же это? Он молод и мог пострадать единственно от собственной неумеренности.

— И все же. Я говорил со слугой. Заходил в каюту и видел Колли своими глазами. За много лет службы ни я, ни Филлипс не встречали ничего подобного. Постель грязна, а пастор дышит, но не шевелится. Лежит на животе, уткнулся лицом в подушку, одной рукой держится за край койки, а второй вцепился в рым-болт на левой переборке.

— Удивляюсь, как вы еще едите после такой картины.

— Это что! Я пытался его перевернуть.

— Перевернуть? Не сомневаюсь, вам это удалось. Вы ведь втрое его сильнее.

— Только не сейчас.

— Я готов признать, мистер Саммерс, что до сих пор не наблюдал в Колли особого пристрастия к спиртному. Поговаривают, однако, что как-то раз старший наставник моего родного университета, слишком плотно пообедав перед службой, направился к кафедре, но, пошатнувшись, схватился за медного орла и пробормотал: «Кабы не этот чертов додо, загремел бы сейчас!» Подозреваю, вы об этом не слыхали.

Мистер Саммерс покачал головой.

— Я слишком много времени провожу в море, — мрачно ответил он. — Ваша история, вероятно, мало нашумела в тех краях, где я в то время плавал.

— Хотя она того стоит! Надо рассказать ее Колли, может статься, это его взбодрит.

Саммерс задумчиво разглядывал полный стакан.

— В нем чувствуется какая-то непонятная мощь. Словно Ньютонова сила притяжения. Рука, которой пастор держится за рым-болт, словно бы выкована из железа. А сам он так глубоко вдавился в кровать, будто все его тело налилось свинцом.

— Возможно, ему действительно лучше полежать.

— В самом деле, мистер Тальбот? Неужели и вас, так же, как и всех остальных, не трогает судьба несчастного?

— Я ведь не на службе!

— Тем более могли бы помочь, сэр!

— Чем?

— Могу я говорить с вами открыто? Какое отношение видел к себе этот пассажир?

— Его невзлюбил один человек, а вслед за ним и все остальные. Люди прониклись к Колли сперва безразличием, а затем и презрением, еще до его последней выходки.