На край света. Трилогия

Голдинг Уильям

Хочу заметить, что влажный и мягкий воздух здешних широт, хоть и считается не очень здоровым, послужил прекрасным обезболивающим для тяжелой головы и воспаленного желудка. По мере того как я приходил в себя, мне все больше казалось, что я в силах не только принять верное решение, но и выполнить его. Те, кто стремится достигнуть вершин государственной власти, особенно если их обязывает происхождение, должны уметь лицом к лицу встречаться с трудностями — особенно в таком плавании, как наше! Ведь я ни на минуту не забываю, что щедрость вашей светлости не только подарила мне несколько лет службы в совершенно новом, неразвитом еще обществе, но и дала возможность за время предшествующего службе путешествия отточить умение размышлять, которое

пока оставляет желать лучшего. Так что я решил пойти по пути наименьшего сопротивления. Что заставит капитана выполнить мою просьбу? Что для него главнее собственных интересов? Особенно интереса к этому жалкому человечишке — мистеру Колли! Нет, сомнений быть не может — Колли все равно будут травить, виноват я в этом или не виноват. Будут, просто потому, что он свалял дурака, пытаясь усидеть на двух стульях.

Деверель, юный Томми Тейлор, да и Саммерс — все они уверены, что капитан Андерсон, неизвестно по какой причине, решил сделать жизнь Колли невыносимой. Беда в том, что единственное понятие, объединяющее «ноблесс оближ» Саммерса и мою «честную игру», — это «справедливость». Слишком объемное и школьное слово торчит, как одинокая скала в океане! В нем, шагнувшем из школы и университета прямо на палубу военного корабля — палубу, где правит тиран! — таится угроза. Угроза моему будущему.

С другой стороны, меня подкупает вера Саммерса в мои возможности и, что еще ценнее, в мою справедливость. Что за создания — люди! Всего несколько недель назад я счел себя неплохим человеком, потому что матушка плакала, провожая меня, а теперь грею ладони у крохотной свечи лейтенантского одобрения!

Что ж, по крайней мере я придумал, что делать дальше.

(61)

Я вернулся в каюту, где умылся, побрился и оделся с особой тщательностью. Выпил в салоне утреннюю порцию и собрался, словно перед свиданием. Скажу честно, думал я о предстоящей беседе без всякой радости. Да, я добился определенного положения на корабле, но у капитана-то оно безусловно выше! Великий могол — не иначе! Чтобы избавиться от дурных предчувствий, я чуть ли не вприпрыжку преодолел все трапы и выскочил на шканцы. Андерсон стоял против ветра, дующего в корму справа. Это привилегия капитана и происходит она, по словам моряков, от таинственного выражения «Опасность таится с наветренной стороны», хотя, не успеешь моргнуть, как они тут же примутся убеждать тебя, что самая страшная вещь на свете — «подветренный берег». Думаю, первая фраза относится к вражеским кораблям, а вторая — к рифам и другим естественным опасностям. Я, однако, предлагаю свое, более хитроумное объяснение капитанской привилегии. Какую бы часть судна ни обдувал ветер, он уносит с собой зловоние, которое обволакивает весь корабль. Я не имею в виду запах нечистот или отбросов, я говорю о том неизбывном смраде, которым пропитаны как само дерево нашей старушки, так и балласт из гравия и песка. Возможно, более современные корабли с балластом из железа пахнут приятнее, но на этом Ноевом ковчеге капитан прекратит прогуливаться с подветренной стороны, только когда наступит полный штиль и матросы сядут на весла. Тиран желает дышать как можно более свежим воздухом!

Я вдруг поймал себя на том, что размышляя на эту тему, я бессознательно тяну время, так же, как совсем недавно, в салоне, медлил над утренним стаканом. Нет, пора взять себя в руки и сделать бросок!

Я прошел на другую сторону шканцев, поприветствовав капитана лишь поднятием пальца. Расчет состоял в том, что недавняя веселость и душевный подъем заставят Андерсона заговорить со мной первым. И я не прогадал. Тиран был доволен, о чем говорили оскаленные в улыбке желтые зубы.

— Доброе утро мистер Тальбот!

— И вам того же, сэр. Типична ли наша скорость для здешних широт?

— Скорость средняя, и сомневаюсь, что в ближайшее время мы пойдем быстрее.

— Двадцать четыре морские мили в день.

— Именно

так, сэр. Военные корабли в целом не так быстры, как считается.

— Понятно, сэр. Со своей стороны хочу сказать, что эти широты мне более приятны, чем все те, где я бывал ранее. Если бы мы могли отбуксировать сюда Британские острова, сколько бы решилось проблем! Манго сами сыпались бы нам в рот.

— Славно придумано, сэр. Вместе с Ирландией?

— Нет, сэр. Ее я предложу присоединить к Соединенным Штатам.

— И пусть отделяется от них, сколько угодно, а, мистер Тальбот?

— Она бы очень удобно улеглась вдоль Новой Англии. А там — будь что будет!

— У меня бы мигом половина вахтенных сбежала.

— Что ж, стоит того, сэр. Ах, что за благородная картина — океан, освещенный низко стоящим солнцем! Стоит ему подняться повыше, и волны теряют живописный вид, которым мы любуемся на рассвете и на закате.

— Я так привык к здешнему виду, что уже и не замечаю его. Однако я благодарен океану — если можно так сказать — за другую возможность.

— Какую же?

— Тут человек может побыть в одиночестве.

— Тут капитан может побыть в одиночестве, сэр. Остальным в море приходится жить довольно скученно, что не идет им на пользу. Так что Цирцее [30] было скорее на руку, что ее жертвы — моряки. Не пришлось особенно трудиться.

Только произнеся последние слова, я сообразил, насколько язвительно они звучат. По озадаченному выражению капитанского лица я понял, что он пытается припомнить, что же случилось с кораблем под таким названием.

30

Цирцея (Кирка) — богиня, согласно мифу, обратившая спутников Одиссея в свиней.

— Скученно?

— Можно сказать, стадно. Нет, но какой же чудный воздух! Признаюсь, для меня невыносима даже мысль о том, чтобы снова спуститься в каюту и засесть за дневник.

Капитан Андерсон запнулся о слово «дневник», словно налетел на камень. Я притворился, что ничего не заметил и продолжал:

— Это частью забава, а частью мой долг. Нечто вроде того, что вы зовете судовым журналом.

— Вам, наверное, и писать-то не о чем — у нас тут мало что происходит.

— Да что вы, сэр! Ошибаетесь, у меня не хватает ни времени, ни бумаги, чтобы увековечить все интересные события и характеры, заодно с моими собственными наблюдениями. Возьмите, к примеру, мистера Преттимена! Вот персонаж, так персонаж! Уже на весь корабль успел прославиться!

Капитан Андерсон никак не мог взять в толк, о чем это я.

— Персонаж?

— Знаете, — похохатывая, продолжал я, — даже если бы его светлость не дал мне такого поручения, я бы все равно писал — для себя. Всегда мечтал превзойти Гиббона. [31] Так что подарок крестного оказался очень кстати.

Тиран изволил улыбнуться, но как-то неуверенно, как человек, понимающий, что выдернуть зуб не так больно, как оставлять его ныть во рту.

— Вот как, выходит, мы все прославимся. Не ожидал.

31

Гиббон, Эдвард (1737–1794 гг.) — английский историк, автор многотомного труда «История упадка и разрушения Римской империи».

— Это на будущее. Понимаете, в чем дело: его светлость, к несчастью, замучила подагра, и я надеюсь, что во время приступов правдивое и подробное описание моего путешествия и здешних знакомств поможет ему легче переносить страдания.

Капитан Андерсон сделал пару шагов взад-вперед по палубе и снова остановился подле меня.

— В таком случае офицеры судна, на котором вам выпало плыть, должны частенько появляться в ваших записках.

— Разумеется. Для нас, сухопутных, моряки — очень интересный народ.