На краю бездны
Шрифт:
Он перевел дыхание. Зал, бессознательно сконцентрировавшийся на его негромком бархатном голосе, ожидал продолжения.
– Мы знаем, что убитый пытался напасть на человека, которого обвиняемый спас. Мы знаем, что это похвально.
Сторона потерпевшего и родственники, сидящие в зале, стали с негодованием перешептываться. Адвокат насторожился, ощущая надвигающуюся опасность.
– Я тоже бросился бы защищать слабого. Пройти мимо, остаться равнодушным – это худшее преступление, – молодой обвинитель не обращал внимания, смотря куда-то мимо людей. Затем повернулся к сидящему за ограждением Райзу, – Но он не защитник. Он убийца. Этот человек не просто остановил нападавшего, он убил его, подчиняясь
Обвинитель говорил это залу, но со стороны казалось, что он и Райз одни в помещении, и его слова адресованы конкретно ему. Голос адвоката наполнялся силой, обретая нотки металла и заполняя каждый уголок пространства.
– Мы живем в обществе, которое держится усилиями каждого из его членов. Мы не преступаем закон потому, что мы – люди, а не звери. Поэтому общество имеет свой институт правосудия, а не отдает на растерзание толпе преступников. Тот же, кто убивает только ради своего животного инстинкта, кто не следует законам человеческого общества – опасен. Как может быть опасно бешенное животное.
Он повернулся к залу. Глаза его сверкали, напряжение в голосе достигло предела. Зал, загипнотизированный его харизмой и силой, звучащей в каждом слове, затаил дыхание.
– Этот человек – убийца. Опасный для каждого из нас потому, что руководствуется звериным принципом, а не человеческим началом. Пускай, он ещё молод, но если его не остановить сейчас, позже мы будем иметь дело с угрозой каждому члену общества. Мы – люди, а не звери.
В возникшей паузе каждый рассматривал стоявшего посреди зала обвинителя. Он был молод, достаточно молод для своей должности, и при этом выглядел нерушимым как скала. Казало, в его внешности ничего не было таким – он не был мощного телосложения, его лицо было лицом типичного симпатичного и простого человека, не несшим груза прожитых лет или опыта. Но при этом, обвинитель излучал силу. Подавляющую и ведущую за собой. И каждый в зале внезапно ощутил правоту его слов и признал, что так и следует думать о происходящем. Этот молодой мужчина нес истину. И он был добром, добром, стоявшим на страже непреложного закона и справедливости.
Нерешительно и единично раздались хлопки, которые переросли в аплодисменты, подхваченные всем залом. Адвокат Райза спохватился, когда сам непроизвольно вытянул руки, желая присоединиться к аплодисментам. Он понимал, что дело уже проиграно, и, чтобы он сейчас не говорил, его даже не услышат.
Когда зал затих, подчиняясь призыву судьи, выступал он. Но все его слова словно отскакивали прочь от мощной стены, выросшей между ним и слушателями. Обвинитель не смотрел на него, вероятно испытывая сожаление к его неудаче, которая была слишком очевидна даже для него самого. На секунду адвоката затопила волна гнева на сопляка, способного внушить всем то, что он хотел, чтобы все услышали. А потом, с ужасом, словно со стороны, он услышал свои мысли – возможно это потому, что обвинитель действительно олицетворял собой добро, а его подзащитный – другую, темную сторону?
– Ваше последнее слово? – Судья кивнул Райзу Туи.
Райз встал. Он выглядел соломинкой перед сметающим всё цунами, упрямо не желавшей согнуться. Но зал видел другое – он видел худого бледного парня с нездорово блестящим взглядом, который говорил, что тот не свернет со своей дороги, как дикий зверь. И внутри каждого нарастало отторжение, неприязнь и боязнь, как если бы темной ночью перед ним вырос на дороге голодный хищник.
Обвинитель наконец поднял
– Если бы понадобилось, я бы снова убил, – выплевывая в лицо обвинителю каждое слово, произнес парень.
Спустя секунду в зале воцарился невообразимый шум, который перекрыл даже голос судьи, требующего порядка.
Часом позже, когда последние присутствующие выходили из здания суда, адвокат, пораженный таким провалом и будто придавленный приговором, который был вынесен его подопечному, отнимая десять лет его жизни, поравнялся с обвинителем.
– Вы были великолепны, – адвокат хотел услышать его сейчас и понять – что было в зале, каким образом он смог направить разумы всех присутствующих в нужном направлении.
– Вы не правы, – молодой человек покачал головой, поворачиваясь к адвокату, – не я великолепен. А великолепна мудрость жизни и её свет, который делает нас лучше.
Адвокат смотрел в ясные голубые глаза, сиявшие изнутри разумом и проницательностью, и ему становилось страшно, словно всё внутри него замирало перед чем-то, чему он не мог найти объяснения.
В доме воцарилась тишина, не внушающая спокойствия, обманчивая тишина. В ней можно было без труда услышать, как хлопают крылья ночных бабочек, летавших под потолком.
Джил никто больше не ограничивал в передвижениях, не следил за каждым её шагом. Она снова была вольна делать то, что захочет, но не пользовалась этим, безучастно сидя в своей комнате. Джил знала о процессе и вынесенном приговоре – отец рассказал ей всё, не скрывая подробностей. Она догадывалась, что Райз до последнего ожидал увидеть её, надеясь, что она придет на слушание.
Внутри неё росли, превращаясь во что-то мощное, заполнявшее без остатка, два чувства. Одно из них было ощущением вины за то, что она была причиной всего происшедшего. А второе не имело четкой формы, оно состояло из боли, отчаяния и ярости на бессилие изменить что-либо. Джил закрывала глаза и видела, как Райз остается один с теми, кто был враждебен ему, с людьми, жившими в своей лжи и безнаказанности. Она предала его своим молчанием и бездействием, и теперь для него её имя будет лишь напоминанием о предательстве.
Джил не плакала с той ночи. В ней словно выключилось что-то. Слезы накипали на глазах, но их не пускала наружу корка льда, покрывшая какую-то часть её души. С одной стороны это лёд спасал её рассудок, готовый сломаться, а с другой – причинял боль, не давая вырваться эмоциям наружу.
В то лето Джил Кэйлаш не поступила в медицинский колледж. Не уехала в университет другого города. Она подала документы на юридический факультет. Джил не желала больше позволять кому-либо оставаться безнаказанным. Если этот мир настолько жесток, она будет играть так же жестоко, не позволяя никому больше заставить её испытывать боль от несправедливости. Время детства и надежды закончилось.
Глава 5
О клетке нельзя рассказать, не побывав внутри её стен и не почувствовав её безмятежного безумия. Оно – как стоячее болото, в котором вода остановилась и замерла, старея и превращаясь в грязь. Один день похож на другие, как и один из безликих заключенных похож на других. Их рознит лишь то, что привело сюда, и сколько лет гниющего болота их ожидает.
Инстинкт самосохранения заставляет людей сбиваться в стаи, чтобы сохранить подобие общества, хоть отдаленно напоминающее о человеческой популяции. Ибо страшней всего не груз их дел, а перспектива лишиться самого себя, растворившись в тягучей массе тысяч дней, лишенных перемен.