На краю одиночества
Шрифт:
Их ждут.
И ждут, как виделось Анне с немалым нетерпением. Письма вот едва ли не каждый день приходят.
…дом готов.
…и планы на строительство тоже. Земля расчищена, фундаменты залиты, и стены будут возведены в кратчайшие сроки…
…новые оранжереи, которые, как Анне обещали, будут не хуже императорских, а то и лучше, просторней…
…дома для наставников.
…и темные, что заглядывали в полуразрушенный дом с явною опаской, чтобы после покинуть его весьма и весьма поспешно. Они повиновались Деду, но сами не слишком верили в успех затеи, а Глеб устал кого-то убеждать.
…не важно.
Главное, что им будет, где жить.
И детям тоже.
И Анне… и надо лишь дождаться окончания суда.
Недолго уже.
– Видишь, – Елена сбежала по ступеням, чтобы остановиться в шаге от Глеба. Он ощутил резковатый запах ее духов, и подумал, что совсем не знает эту женщину, что, пусть связанная с ним узами крови, она все же чужда настолько, насколько может быть чужд пониманию другой человек. – Я и сама справилась.
Она сдернула шляпку, тряхнула головой, будто желая избавиться сразу от всех шпилек в прическе.
– Что? Ты и вправду думал, что меня посадят?
– Нет.
Она обмахивалась шляпкой и чего-то ждала. Смотрела. Хмурилась. Постукивала ножкой. А люди огибали их, то ли опасаясь приблизиться, то ли брезгуя.
– Слышала, ты собираешься на Север? И охота тебе в такую глушь переться?
– Я открыл счет в банке.
– Это хорошо. Хоть до чего-то ты додумался. И каково содержание? Надеюсь, ты понимаешь, что молодой женщине необходимо отойти от всего этого… кошмара.
Дрогнула нижняя губа, а в руке появился белоснежный платочек, который поймал слезинку.
– Полтора миллиона. Это треть от всей суммы, которую я получил после смерти отца. Еще треть уйдет Наталье.
Светлые глаза полыхнули радостью.
– Однако, пользуясь своим правом главы рода, я отказываю тебе и твоим детям в праве наследовать, как титул, так и прочее имущество, движимое и недвижимое. Вместе с деньгами ты получишь договор, который подпишешь.
– А если нет? – слезы исчезли.
И взгляд стал цепким, внимательным.
Как Глеб не замечал прежде?
– Если нет, то, вновь же, пользуясь своим правом главы рода, я выдам тебя замуж. И передам право распоряжаться твоим имуществом, включая ежемесячное содержание, твоему же супругу. И уже он подпишет договор с отказом. А пока я буду искать кого-то в достаточной мере стесненного, чтобы закрыть глаза на твой характер, ты поживешь в какой-нибудь тихой обители. Думаю, Наталья поспособствует.
А вот теперь черты ее лица исказила ярость.
Первобытная.
Дикая.
– Ты не посмеешь…
– У тебя есть выбор.
– Глеб, – она справилась со злостью, чтобы вцепиться в рукав, прижаться всем телом, дохнуть в лицо сладким запахом духов. – Ты… ты же понимаешь, что я совершила глупость. С кем не бывает?! Или это она? Твоя жена? О да… как же… великая княжна… кто бы знал… в какой грязи и княжны… она все равно не сможет родить тебе наследника! Я ведь знаю, что проклятья выжигают в женщинах все, что ни один целитель не рискнет. Не возьмется. И что… у тебя не будет своих детей,
Высвободиться из цепких рук ее оказалось непросто. И Глеб лишь порадовался, что Анна не видит этого. Ей было бы неприятно.
– Что еще? Наталья? О да… матушка –настоятельница… на нее рассчитывать не стоит. И выходит, род прервется?
– Выходит, прервется.
– Вот так просто? И титул, и… остальное? И ты позволишь?
– Позволю.
Елена сделала шаг назад. И остановившись, покачала головой. Она прижала сцепленные руки к сердцу, вздохнула.
– Ты злишься, я понимаю. Но пройдет время и ты поймешь, что просто не имеешь права поступить так. Ладно я, но наш род… предки… дать ему исчезнуть лишь из-за своей злости?
Глеб молчал.
В чем-то она была права, но… оставить все, как есть? И дать Елена возможность вмешиваться в его жизнь вновь и вновь? А она будет вмешиваться. Полтора миллиона лишь кажутся большой суммой, но рано или поздно, деньги иссякнут. И тогда…
– Я знаю, о чем ты думаешь, – Елена склонила голову и вдруг снова стала похожа на хрупкую несчастную девушку. – Я не слишком серьезный человек. Я выйду замуж за какого-нибудь проходимца, который растратит деньги, и буду доживать век в нищете и ненависти. Или в монастыре, на что так надеется Наталья… она тебе не писала? Писала, конечно. Мне вот постоянно. Требует раскаяния и отречения. Только я не раскаиваюсь. Не умею.
Она развела руки широко, точно желая обнять весь мир и сразу.
– Я не раскаиваюсь, слышишь? И я… когда-нибудь мы встретимся вновь. Ты. Я. И мои сыновья… и ты увидишь, что, если не деньги, то титул… ты обязан будешь оставить его!
Договорив, она сбежала по ступеням.
Мгновенье. В толпе мелькнуло темное платье. Мелькнуло и исчезло. А Глеб с трудом подавил в себе желание броситься следом.
И совесть заткнул.
Что будет потом? Он не знал. Получится у нее или нет? Передумает ли он? Любой договор можно отменить по соглашению сторон. Или оставить в силе.
Он дернул галстук, ослабляя узел, и сделал глубокий вдох.
Закончилось.
Почти.
Анна ждет в гостинице, вновь мысленно перебирая вещи, которые паковались не одну неделю, но… всегда ведь что-то да забудешь.
Он вдруг улыбнулся.
Посмотрел на часы.
Половина третьего. И есть еще время заглянуть в крохотную часовую лавку, где для Глеба за малую плату нашелся и угол, и инструмент.
Шкатулка была почти готова.
Глеб провел ладонью по крышке. Осталось малость – настроить звучание и вплести в восстановленный механизм простенькое заклятье. Он придумал, какое…
Паровоз пыхтел, выплевывая клубы пара, которые оседали капелью на зонтах и чемоданах, на темных дорожках, слегка побитых пылью, на этой пыли, слепляя ее в комья, а комья кидая под ноги пассажиров.
– Поглянь, нет, ты поглянь, какая образина… – Курц вытянул шею, вглядываясь куда-то в толпу. – Чисто обезъян…
– Сам ты обезъян, – лениво отозвался Илья, который устроился верхом на самом большом чемодане, бросив при том, что за багажом пригляд нужен, а то на вокзалах такие спецы работают, чуть отвернешься и все. – Это негра.