На краю света. Подписаренок
Шрифт:
— Постой, постой, Сергей Семенович! Так не о холоднике ли это о нашем пишут из волости? В нем у нас ведь тоже потрошат мертвых. Недавно ведь в нем дохтур Илюшу Павлова резал. Всего, говорят, испотрошил. А до него, на моей памяти, еще несколько человек резали. Найдут где мертвое тело, или в драке кого устукают. Мало ли чего не бывает. Один бог без греха. Схоронят человека, а потом вдруг приезжают пристав со старшиной и дохтуром. Заставляют выкапывать тело, тащать его в холодник и начинают там потрошить его на все лады. Не как не иначе, как атамический тиятр и есть этот наш холодник. Тогда клади, брат, эту бумажку тоже под
Мы с Финогеном были очень довольны, что разобрались наконец с этим анатомическим театром. Но больше нас этому радовался Сергей Семенович.
— Дивствительно, век живи — век учись, — говорил он на прощанье Финогену. — Мы думали, что на горе за кладбищем у нас холодник стоит, а на самом деле это, оказывается, атамический тиятр. И не подумаешь даже. А насчет вечного двигателя ты, Финоген Михайлович, не сумлевайся. Я его все-таки додумаю. Будет у нас тогда и крупорушка, и шерстобитка. Все будет!
И Сергей Семенович пошел к себе бить шерсть, выделывать овчины и придумывать свой вечный двигатель.
Пока мы разбирались с этим анатомическим театром, к Сычевым явились Максим Щетников и Никита Папушин узнать у Финогена, не пришло ли с почтой из волости какой-нибудь вредной бумаги и как им быть с завтрашним днем. Ведь работа стоит, жать надо. Али опять всем в деревне торчать?
Максим Щетников ходит у нас в Кульчеке сотским. Если в деревне случается какая-нибудь драка али кража, то сразу бегут за ним. Тут он навешивает на грудь свою медную бляху, на которой написано большими буквами «СОТСКИЙ», кличет десятского, и оба идут туда, где произошла эта оказия. Там они смотрят, что к чему. Если произошла драка, то одних уговаривают, других отводят домой, а если кто сильно буянит, того тащат на сборню в каталажку. Если же случилась кража или, упаси бог, дело дошло до смертоубийства, тут они сразу же должны брать понятых и уж вместе с ними все там как следует обследовать, а потом поспешать к старосте и обсказать ему это дело. Ну а староста, тот, конечно, спрашивает писаря, что ему делать в таком случае. Если дело оказывается очень серьезным, то сразу же гонят нарочного за урядником, а то и за приставом.
Но это бывает у нас редко. Народ у нас хороший. Не то что, скажем, в Коме, в Безкише, в Чернавке али особенно в Проезжей Коме. Там ведь как бывает: приехал, к примеру, к ним человек из другой деревни. Остановился у родственников, выпряг коня, отвел его в стаю, а хомут и вожжи оставил на телеге али там на санях. И пошел по своим делам. А родне-то не наказал присмотреть за снастью. Вечером — хвать, а шлеи-то на хомуте уж нет. И вожжи кожаные унесли. Вот какой там народ! А у нас — приезжай хоть днем, хоть за полночь, выпрягай коней и иди спокойно куда надо. Все будет на месте. Разве кто из другой деревни позарится.
Но из других деревень ездить к нам на такие дела побаиваются. Нашелся один раз такой охотник — какой-то комский мужичонко, нагрузил у Мити Крюкова на пасеке медом переметные сумы и попался прямо в лапы нашим мужикам. Ну а те его, конечно, сразу предоставили в деревню, посадили в каталажку и три ночи подряд вразумляли. Били, конечно, осторожно, чтобы не изувечить. А то ведь, чего доброго, потянут еще за самосуд. Потом отправили его в волость. А там — дело известное — мелкая кража… Дело передали волостному суду, а самого
Однако наша кульчекская выучка не прошла ему даром. После нее он стал помаленьку чахнуть. Чах, чах да и преставился. Хоть и осторожно били его, но все-таки, видать, отбили внутренности-то.
Когда к нам в деревню приезжает старшина, то он все время держит при себе старосту. А когда приезжает урядник, то он требует сотского. Так что сотский получается у нас самой настоящей полицейской властью и прямым помощником урядника по разным дракам, кражам и убийствам. Поэтому в сотские выбирают у нас мужиков здоровых и самостоятельных. Чтобы они любую драку могли развести, а в случае чего и встряхнуть кого надо как следует.
Максим Щетников живет недалеко от нас. Мужик он смиренный. Ростом не особенно велик, но очень широк в плечах. Выпивать он, конечно, выпивает, но никто не видел его пьяным или чтобы он ввязался в какую-нибудь передрягу. На народе Максим всегда спокойно сосет свою трубку, помалкивает да посмеивается.
Если в старосты выбирают у нас мужиков справных, с весом и уважением, в сотские — мужиков самостоятельных, с большой силой, то в десятские суют самых бедных, самых безответных. Десятский считается в деревне тоже полицейской властью. Но только самой маленькой.
Староста вершит в деревне все дела: созывает сход, отвечает перед начальством за подати, за гоньбу, за весь деревенский распорядок. А десятский только бегает у него на посылках. Надо старосте созвать сход, и вот десятский ходит, а во время ненастья ездит верхом по деревне, стучит в каждый дом и гонит хозяина на сходку. Приезжают в деревню волостной старшина, урядник али пристав и тоже гоняют десятского с утра до ночи по своим делам. Надо сопровождать арестованных на отсидку в волостную тюрьму, опять же для этого наряжают десятского. И хоть десятский, подобно сотскому и старосте, имеет медную бляху, но он носить ее стыдится, так как хуже его должности в деревне ничего не бывает.
Никита Папушин ходит у нас в десятских. Это огромный бородатый молчаливый мужик. Гнать народ на сход он почему-то всегда ездит верхом на неоседланной лошаденке. Подъезжает не торопясь к каждому дому, большой такой, даже немного страшный. И лошаденка под ним кажется совсем маленькой, так что ноги у него висят без малого до самой земли. Подъедет к окошку да как рявкнет: «Хозяин дома?! На сходку давай!». Аж стекла в окнах задрожат. И поедет дальше.
Финоген очень уважает Никиту Папушина. «Вот это десятский, — говорит он, — любой сход соберет в два счета». И действительно, мужики слушаются Папушина. А бабы прямо боятся его и сразу начинают торопить своих мужиков идти скорее на сборню, а то, чего доброго, приедет этот бергамот и опять перепугает ребятишек.
После того как мы с Финогеном разделались с маленьким конвертом и разобрались кое-как с анатомическим театром, я немного смелее распечатал толстый пакет. В нем оказалось какое-то длинное распоряжение кульчекскому сельскому старосте поскорее присылать в волость ведомости о количестве рабочих рук (бойцов и полубойцов), пашни, покосов и домашнего скота, чтобы волостное начальство могло составить по этим ведомостям окладные листы на волостную подать. И потом еще требовалась ведомость разгона обывательских лошадей.