На краю света. Подписаренок

Ростовцев Игнатий Гаврилович

А потом, многие приходили к нам от Ивана Адамовича с письмами. Получат у него письмо, которое только что пришло с почтой, и сразу идут к нам. Ну, я, конечно, и вычитываю им все, что там написано. А написаны там обычно одни поклоны. Поклоны тятеньке, мамоньке, братьям, сестрам, дедоньке, бабоньке и всем остальным сродственникам, включая малолетних деток, каждому по отдельности, с пожеланием от господа бога доброго здоровья и успеха в их делах.

Так постепенно прослыл я в деревне тоже великим грамотеем, по общему мнению, и расписывался у Ивана Адамовича и письма читал довольно-таки хорошо. Многие мужики даже стали делать отцу намеки на то, что при такой грамоте я скоро сам могу сделаться писарем и начну огребать с общества

большое жалованье.

Немало такому мнению способствовал наш кульчекский староста Финоген Головаченков. Как и все предыдущие старосты в нашей деревне, Финоген был неграмотен. Но, в отличие от прежних неграмотных старост, которые дальше своей волости нигде не бывали, Финоген очень рано ушел из деревни и где-то долго скитался по белу свету. Прослонявшись несколько лет на чужой стороне, он вдруг нежданно-негаданно заявился в Кульчек, обзавелся семьей и осел здесь насовсем.

Был Финоген богатырского сложения. Как говорится, и ладно скроен, и крепко сшит. Щеголял по праздникам в широченных приискательских шароварах, в красной кашемировой рубахе и в подкованных сапогах. Но не ростом и не силой славился у нас Финоген, а умением поговорить. И поговорить не просто так, по-мужицки, об урожае, о хозяйстве, о погоде. Нет! Финоген любил вести разговоры умственные о разных высоких материях.

— Вот ты тут говоришь то, другое, — обращался он к какому-нибудь кульчекскому грамотею. — А если уж ты дивствительно такой умный и произошел всю рихметику и грамматику, то скажи, как по-твоему — солнце ходит вокруг земли али земля вертится вокруг солнца?

Пока озадаченный таким коварным вопросом собеседник Финогена собирался с мыслями, Финоген сам начинал объяснять ему положение нашей планеты по отношению к солнцу:

— Ты человек, конечно, грамотный. Ничего не скажешь. Не нам, сивоухим, чета. Поэтому должон понимать, что если бы земля ходила кругом солнца, то оно стояло бы на одном месте. Посередке стояло бы! А мы это кругом него вертелись бы. А на самом деле оно целый день ходит по небу, а мы стоим на месте. А вот за Енисейсковым на приисках, так оно там летом почти не закатывается. Так и ходит круглые сутки по небу. Это я уж сам своими глазами видел. Врать не буду. Так и ходит кругом.

А то еще бают, земля у нас круглая. По-моему, тоже брехня это. Посуди сам. Вот, к примеру, мечу я сено на покосе. Копен сорок в зарод-то, а то и все пятьдесят наворотишь. И вот стоит этот зарод передо мной. Высокий. Еле-еле стоговыми вилами сено на него подаю. Осенью приезжаю его огораживать, а он уж, почитай, в два раза ниже. И вида того уж не имеет. А почему, скажи? А потому, что в нем без малого пятьдесят копен, это, пожалуй, пудов до двухсот будет. А то и все триста. А это ведь сено. Разве сравнишь его с землей. Земля-то, она ведь, матушка, чежолая. И от своей тяжести должна сясть. Какой же тут может быть разговор, что она круглая. И скажут же люди.

Но чаще всего Финоген любил рассуждать о том, наука природу одолевает или природа науку. Говорил он об этом всегда с большим жаром и в спорах на эту тему ссылался на то, как в свое время отец учил его уму-разуму.

— Лупил он меня с малых лет на каждом шагу. И ведь больше за дело и лупил-то покойник. То из-за стола вышел — лоб не перекрестил, то коня потного напоил, то скотине сена не подбросил. А старше стал — тут он за курево стал учить меня. Да все ремнем норовил али перетягой, царство ему небесное. А что получилось? Терпел я все это, терпел, а потом взял да и убежал из дому. В Новоселовой уж поймали потом меня. На пристани.

Или, к примеру, сам я учу теперь своего паршивца. Тоже походя учу. А ведь ничего не могу добиться. Не ругайся, говорю, сукин сын! Молоко ведь на губах еще не обсохло! А он мне: «Сам походя матюгаешься, а мне и выругаться нельзя». Ну и приходится прикладывать руку. Повадились, варнаки, по праздникам ходить с дробовиками по речке за утками. Брось, говорю, не ходи.

Не доведет, говорю, тебя эта охота до добра. Куды там… Разве теперя отцов-то слушают… Шлялись там как-то один раз. Весь день под дождем. До костей промокли. Перемерзли… Ни одной утки, конечно, не застрелили. Идут обратно, еле ноги волочат. Мой-то сзади за другими тянулся. Шел, шел, поскользнулся и упал. А дробовик-то у него как бахнет! Так весь заряд и всадил в зад Петьке Худякову. Нас же и заставили потом везти парня в больницу в Новоселову, выковыривать у него эту дробь. Ну, постой же, думаю, сукин сын. Не я буду, если не доведу тебя до дела. И повел его в школу. Так и так, говорю, Павел Костентинович, учи сына уму-разуму, а то совсем, стервец, от рук отбился. Грамматику ему, рихметику эту обсказывай и все, что надо. Да за уши его, поганца, дери почаще. Так что вы думаете? Походил, походил мой Колька недели две в школу и заартачился. Не пойду, говорит, и баста. Уж мы с Акапеей и так и этак его, и добром просили, и перетягой я его вразумлял. Ничего не выходит. Заладил одно: не пойду, говорит, и не пойду. Хоть кол у него на голове теши. Бился я с ним, бился, недели две уговаривал каждый день, а потом махнул рукой. Будь что будет. Сам, думаю, ведь таким был. Не лучше. А то убежит еще куда-нибудь, вроде меня. Вот тебе и наука… Не так-то все это просто.

Один раз, уж после страды, ехал Финоген с пашни домой. День был хороший. С вершины Шерегеша навевал прохладный ветерок. Финоген сидел на возу с сеном и изредка понукал своего Пеганка, который лениво плелся по дороге. Финоген никуда не торопился. Хлеб на пашне был, слава богу, убран, сено на покосах огорожено, другие работы на поле тоже закончены.

Перед спуском с Погорелки Финоген слез с воза. Поправив на Пеганке шлею и седелко и подтянув перетягу, он хотел уж влезть на воз, как неожиданно увидел на боковой тропинке у дороги таракана. Он шустро бежал под гору в направлении деревни. «Что за хреновина, — удивился Финоген. — Таракан?.. На поле?.. Осенью?.. За деревней?..»

Финоген остановился и стал смотреть на таракана. А таракан бежит и бежит себе по тропинке. «Неужто в деревню лупит? — подумал Финоген. — Не может быть. Скотина, та понятно — тянется домой к хозяину. А эта тварь? Неужто тоже к человеку стремится?..»

Тем временем таракан уж скрылся из виду. Финоген прошел вперед и снова увидел его на дорожке. Таракан как ни в чем не бывало бежал своей дорогой в направлении деревни. «Откуда он бежит? — задумался Финоген. — Может, на лето уходил на пашню, на приволье? Ишь как чешет. Может, в самом деле к холодам в деревню торопится? Соображает, что ему зимой на поле верная гибель».

Пока Финоген думал да рассуждал о судьбе таракана, тот уверенно продолжал бежать в деревню. Много раз Финоген уходил от него, чтобы сесть на свой воз с сеном и ехать домой. Но каждый раз неодолимое любопытство заставляло возвращаться и отыскивать его на тропинке.

В таких наблюдениях да рассуждениях Финоген дошел за тараканом почти до самой деревни. К вечеру, когда солнце стало опускаться к мохнатой вершине Чертанки, Финоген увидел на дороге в деревню Никиту Изотова и Фому Селенкина. Увидев подъезжающих мужиков, Финоген стал усердно подзывать их к себе. Когда те остановились на дороге, он подвел их к тропке и, показывая на бегущего таракана, многозначительно спросил:

— Видите?

— Видим.

— Что видите-то?

— Таракана видим. Бежит по дорожке. А что еще?

— Бежит по дорожке… А откуда бежит и куда бежит, соображаете?

— В самом деле, откуда он бежит?..

— То-то и оно. С пашни чешет. В деревню!

— Неужто с пашни? — удивился Никита Изотов.

— С самой Погорелки за ним еду, а он все бежит и бежит без передышки. И прямо в деревню. Вот и соображай для чего.

Мужики ошалело посмотрели сначала на Финогена, потом на таракана, который продолжал бодро бежать тропинкой.