На краю
Шрифт:
– За что?
– А за борзость. Казацкого сословия был папаша, много о себе представлял. Я-де урядником был, у меня мядаль за китайский поход… С хунхузами сцепился. А хунхузы – такой народ, с ними в каторге никто не связывался. И зарезали бывшего урядника.
– Понятно. А что сын, он тоже в тюрьме сидел?
Кувалда пожал плечами:
– Может, и сидел. Опосля. Там, на Сахалине, он был еще малолетний. Ну, пристроили парня к делу, там всем применение найдут. Наводчиком стал, на стреме стоял. Оталец [22] , одним
22
Оталец – молодой начинающий вор.
Сыщик стал задавать уточняющие вопросы:
– Это было перед войной с японцами?
– Ага.
– В каком округе?
– Да в Александровском посту, в самой сахалинской, стало быть, столице.
– Отца зарезали, а сын сделался отальцом… Сколько годов ему тогда было?
Бандит задумался:
– Дык… двенадцать, надо полагать. Может, тринадцать.
– Где он жил? При матери?
– Не, ваше высокородие, матери уже не было, сирота был Христосик. Жил в приюте, а воровать ходил в Ново-Михайловку, там их шайка квартировала.
– Кто атаманил, не помнишь?
– Такого детину рази забудешь! Большой Пантелей шел за атамана. Фигура, маз первый сорт, без малого «иван».
Азвестопуло хотел что-то спросить, но статский советник посмотрел на него так свирепо, что у грека язык прилип к нёбу.
– А фамилия какая у Христосика?
– Фамилия? Почтарев. А по имени Тертий.
Лыков нащупывал нужную нить разговора, понимая, что уголовный вот-вот замкнется и перестанет давать показания.
– А что стало с Тертием, когда пришли японцы?
– Дык, знамо что… Два приюта числились на Сахалине, для мальцов и для девчонок. Власти оба и бросили, когда драпали. Японцы их, баяли, в Петербург отправили, сжалились над детишками.
– Когда же Христосик превратился в Чуму? Ты его недавно встречал? Здесь, в городе?
Кувалда заерзал, происходящее явно перестало ему нравиться:
– Не встречал, а разговор об нем был.
– С кем разговор?
– Да не помню я. Спьяну баяли.
– Агафон, не ври. Доскажи, что тебе известно, и в камеру пойдешь. О твоем признании никто не узнает, я его в протокол не внесу.
Малясов только хмыкнул. Статский советник вынул из бумажника два червонца и помахал ими перед носом арестанта:
– Видал? Сейчас впишем в опись изъятых вещей, будут твои по закону.
– Вписывайте! – оживился задержанный.
– Азвестопуло, бегом за описью, – приказал Лыков. Его помощник опрометью бросился вон, статский советник остался один на один с бандитом:
– Говори быстро, пока никого нет!
Малясов ответил шепотом:
– Снова он при Большом Пантелее обретается. Где-то здесь, в Новой Корейской слободке. Парня я видел и узнал. И он меня узнал. Говорит: я теперь Чума, а не Христосик. Вырос-де.
– На улице было дело?
Рослого, плечистого бандита аж передернуло:
– Стоит он как царь Горох, гордо и вызывательно. Рука ерзает: то вынет из кармана ножик, то опять уберет… И говорит не по-простому, а будто пророк святой: ух сколько я тут китаез порезал, и еще больше
– Так прямо и похвалялся? – не поверил сыщик.
– Ей-ей. Гордится этим.
– А не врал он? Кто же о таких вещах перед первым встречным похваляется?
– Не врал, ваше высокородие. Глаза черные, как у сатаны. А к китайцам он злобу большую всегда имел.
– Это из-за отца, которого хунхузы зарезали?
– Из-за папаши, верно, – кивнул арестованный. – Но и до того парень крови ихней нанюхался. Маленький совсем был, когда в Благовещенске китайцев в Амуре топили. Слыхали про то, поди… Ну, отец там был заправилой, много желтых порешил своими руками. Может, и мядаль ему за то вручили? А сынок помогал в тую сумятицу людей резать. Десять годов от роду, а папаша его к убийству приспособил. Ну и… умом он двинулся, наверняка. Разве можно робенка к такому приучать?
Лыков не понял, за что в Амуре топили китайцев, но спросить не успел: вошел Азвестопуло с бумагами. Фартовый сразу замкнулся. Они вписали два червонца в опись изъятых у того вещей, и Малясов попросился в камеру:
– Кумпол болит, ваше высокородие. Опосля того, как вы по нему кулаком приложили. К земле клонит, ей-ей.
– Это за то, что покусился на статского советника. Я же тебя предупредил.
– Кабы я тогда знал, какие бывают советники… Бежал бы без оглядки до Эгершельда. Кулак ваш из чугуна лили, не иначе.
– Ну, ступай. Завтра начальник сыскного отделения снимет с тебя форменный допрос, уже насчет твоих подвигов. Пока отдыхай.
Фартового увели, а Сергей с восхищением подсел к шефу:
– Вот это да! Только вчера приехали, а сегодня вы уже имя маньяка узнали – так, получается?
– Надо сначала все внимательно проверить по бумагам, – сдержал восторг помощника Алексей Николаевич. – Таких чудес не бывает. Вдруг Агафон пулю отлил? Хотя говорил он серьезно, а на последних словах как лист дрожал. Очень его подросший Христосик напугал.
– Ну-ка выкладывайте, что я пропустил?
Шеф пересказал и подытожил:
– Неправдоподобно все это. Маньяк сам о себе сообщает такие вещи, и кому? Случайному знакомому. Скажи, так разве бывает?
– Кто их знает, маньяков этих. У них, может, и бывает – они же чокнутые.
– Чокнутых быстро ловят, а этот?
Азвестопуло резонно заметил:
– Но его как следует еще и не ловили. К убийствам китайцев русская полиция относится, мягко говоря, безразлично. А в душе скорее одобряет. Одной обезьяной меньше, и черт бы с ней! И если бы не отрезанные головы и выпущенные потроха, нас бы сюда никто и не прислал. А Мартынову и без того дел хватает. Городок бешеный: порт, таможня, граница близко, китайцы точат ножик на монголов, корейцы на японцев, контрабандисты, хунхузы, сахала [23] , опиум, золотодобыча, пушнина, контрабанда спиртного…
23
Сахала – темная публика, выехавшая из Сахалина в Приморье после упразднения каторги.