На кресах всходних
Шрифт:
Сивенков, абсолютно седой, как и обещала его фамилия, человек, постоянно двигался. У него тоже было семейство, младшенький сидел в тазу и ныл от мыла, попавшего в глаза, супруга отстраненно растирала его мочалкой, стараясь не глядеть ни на кого из присутствующих. Ее мнения никто не спрашивал: что может понимать такая худая, с начинающимся бельмом баба, но она была уверена – все кончится худо. Сивенков ходил вперед-назад по кухне, дважды задел табуретку с тазом, отчего сынишка стал нюниться еще кислее, а баба вздохнула. Сам-то господин управляющий пребывал в возбуждении положительного
Схема ладная, безопасная, испугу на господ будет напущено много, а вреда – никакого. Дезертиры поорут, получат свое – и нет их.
Сивенков волновался. Опять предложил стряпчему чаю. Баба домыла Сеньку и унесла в спаленку, завернув в полотенце. Старший, Гришка, по приказу отца высматривал, что и как там.
Сивенков выскочил на крыльцо своего флигеля. Закрывая полнеба, перед его взглядом высился купол главного здания, где-то внутри перебирались звуки неумелой, рассеянной игры. Барынька оживляет сухой, как гербарий, клавир.
Управляющий сплюнул.
Надо еще подождать. Барские разговоры, они длинные, всегда как бы не про дело, и надо иметь терпение их вытерпеть.
Сивенков снова сплюнул, слюнные железы вроде как вырабатывали бурное восхищение всесильным и проницательным Ромуальдом. Как это он умеет и распоследнего мужика вывернуть наизнанку двумя вопросами, и с природными графьями не только не урониться, но и встать выше и тверже их?
Тень!
Бежит прыжками с широкой главной лестницы на тропу, что ведет сюда, к флигелю, где штаб предприятия.
Да кто ж это может бежать?!
Из темноты вырисовался улыбающийся Витольд.
– Не надо!
Что значит «не надо»? Чего не надо?
– Пошли сказать, чтобы дезертиры не запаливали факелов.
– И Кивляк?
Вот именно что Кивляк! Ему куда девать его дезертиров, оплата, договорились, после всего, а если ничего – так что?
Витольд заглянул в открытую дверь на освещенную, пропахшую мылом и горелым луком кухню:
– Пан Котляревский!
Тот, уже готовый, в дверях, папка под мышкой, вид принят официальный, хоть уважай его.
– Пойдемте уже.
Сивенков шумно, облегченно вздохнул, само сладилось, надо понимать. Не надо мужичьего шума разводить, уломал батюшка Ромуальд безбородого графа на одних тихих словах.
Парочка двинулась быстрым, деловым шагом к темному куполу. Теперь там будет другая музычка.
Сивенков нырнул в кухню, достал с полки высокую бутыль с длинным горлом и плеснул себе в медную кружку; когда глотнул, пришлось бежать на улицу сплевывать – баба навела там какой-то дряни для притирания Сеньке, цыпки у него, вишь, чуть не до колен. Меньше в гнилых местах на Чаре сидеть надо!
Но об этом своем несчастье Сивенков тут же забыл, обнаружив у крыльца целую, как показалось от неожиданности,
– Ну!
За спиной у видения захлюпали два носа. Сыновья Кивляка, оба в отца. Надо бы на них цыкнуть: валите на место, не было еще приказа, ишь, не терпится! Главное – распорядок. То, что все отменяется, Сивенков сказать как-то поостерегся, предчувствуя неудовольствие. Оно, конечно, разрешится, да пока то да сё… Пусть Ромуальд сам. Кивляки, они…
– Чё рано так?
Кивляк кашлянул, выпустив клуб пара изо рта, а у Сивенкова мысль не об вечернем холодке, а снова об муке этой, которой пропиталось все их племечко.
– Мерзнут эти.
Объяснил не детально мельник, да управляющий понял. Дезертиры, голодрань, дедом Сашкой нанятая в Кореличах, в шинелках на голую кожу, да и пьяноваты круглый день, похмелье их к вечеру и подняло.
– Сейчас, – Сивенков показал в сторону заслоняющего звездный плат купола и тут же пошел в ту сторону, – спрошу.
Он не посмел просто сказать Кивляку, чтобы он со своими дезертирами убирался обратно. Они так страшно рисовались в темноте.
Добежал до входа в главное здание. Открыл высокую, по всей высоте дребезгнувшую дверь и во мраке столкнулся со спешащими навстречу Витольдом и Котляревским.
Стряпчий полностью успел в своем деле. Время бы праздновать, но человек в мундире почему-то занудно, пискляво, но упорно просится именно и прямо сейчас отправить его из Дворца. Витольд угрюмо отговаривает, но, видимо, уступит, судя по тону, да и дело готово, чего там.
– А вы чего? – это Витольд Сивенкову.
– Кивляк.
– Какой может быть… Где?
– У меня.
– Ладно, отправляй Павла Петровича, загрузи там все, а я…
Сивенков взял под локоть уже потерявшего свою важность господинчика, направляя к коляске.
Витольд почти налетел на стену мельников и дезертиров, освещенную слабым светом с кухни флигеля.
– Все, домой.
Старший Кивляк длинно прокашлялся. Ему такое обхождение было неприятно. Неприятность начиналась с самого этого завлечения в туманную, так до конца и не понятую им историю. Привезли к нему чесоточных голодранцев с двумя винтовками на шестерых, сожрали столько… потом иди чего-то ночью к тылу оранжереи, запаливай факелы. А работа стой! А теперь в однораз – отваливайте! Да еще от мальчишки приказ. Подчиняться Кивляк был готов только главному своему захребетнику и волкодаву Ромуальду, но чтобы им вертели его сынки!..
– Не будет ничего, домой, спать! Отец завтра заедет с гостинцами.
Маленькая толпа загудела. «Гостинцы» потребны были немедленно. Отправляться обратно в сырых лодках ни у кого не было желания.
Подбежавший Сивенков что-то шепнул Витольду на ухо. Тот аж отшатнулся.
– Чего?
Старый Кивляк взял парня за локоть каменными пальцами. Другой рукой показал в сторону Гуриновичей. Там мелькали какие-то огни. Дезертиры загудели куда возбужденнее. В том смысле – как это понимать? Говоришь – ничего не будет, а это что?