На круги своя
Шрифт:
Они попробовали оставаться в одиночестве — каждый у себя в комнате, чтобы работать, но всего через четверть часа в его дверь постучали.
— Знаешь, все это великолепно, но я стала совершенной идиоткой, — пожаловалась она.
— Ты, оказывается, тоже?
— Да! Я не могу больше ни читать, ни думать, ни писать, да и говорить, пожалуй, тоже.
— Это все от чрезмерного счастья. Надо нам общаться с другими людьми, не то мы оба станем идиотами!
Проблема заключалась в том, что теперь они даже разговаривать
Они утратили себя, утратили свою форму, они слились воедино. Но память о некоем самостоятельном существе, о собственной форме существования сохранялась, и война за освобождение была уже не за горами. Проснулось стремление индивидуума к самосохранению, и, когда каждый захотел вернуть свое, завязалось сражение за отдельные частицы.
— Ты почему это не пишешь? — спрашивал он.
— Я пробовала, но у меня получается только про тебя.
— Ну я ли, кто ли другой, все равно это может выйти неплохо.
— Ты полагаешь, что за душой у меня нет ничего своего?
— Ты слишком молода, чтобы иметь за душой что-то свое. Ты пока выражаешь других, так почему бы тебе и не выражать меня?
Ох, лучше бы ему не говорить этого, потому что его слова пробудили ее.
Пришел очередной номер газеты с заметкой о том, что как раз в эти дни в Лондоне подготовлен к печати одним издателем сборник его стихотворений.
— Может, съездим в Лондон? — спросила она.
— С удовольствием, хотя, по правде говоря, я не слишком верю подобным заметкам, мне уже часто доводилось их читать. При всем при том получится презанятная поездка, которая вполне может окупиться.
Решение о поездке было принято и осуществлено. Они наблюдали, как уходит из глаз маленький остров, с той же радостью, как в свое время наблюдали его появление из тумана.
В Дувре им пришлось заночевать в отеле.
Возвратясь с прогулки, он увидел, что его жена запечатывает шесть одинаковых конвертов.
— Это что у тебя такое? — спросил он.
— Это твоя американская поездка, которую я рассылаю в известные датские газеты.
— Но ведь ее нельзя делить на части. Ты же знаешь, что это единое целое. Ты хоть читала ее?
— Нет. Я просто перелистала. А это может принести какие-то деньги.
— Никаких денег это не принесет, потому что никто не захочет это печатать, да и вся работа представляет ценность только в целом виде.
Однако она не обратила внимания на его слова.
— Пошли теперь на почту, — сказала она повелительным тоном.
Разумеется, она хотела как лучше,
На лестнице выяснилось, что она прихрамывает, потому что купила слишком тесные туфли, да вдобавок на слишком высоких каблуках, какие в то время носили лишь кокотки.
Когда они вышли на улицу, она поспешно устремилась в сторону почты, а он последовал за ней. Глядя на эту маленькую фигурку, увешанную кучей пакетов, которые она непременно желала нести сама, на прихрамывающую из-за покосившихся каблуков походку, он испытал приступ отвращения.
Первый раз за все время он смог разглядывать ее сзади и невольно подумал про лесную ведьму, которая, если смотреть спереди, казалась юной красавицей, а если сзади — уродливой каргой.
Но его тотчас охватило раскаяние и недовольство собой и своими мыслями: в такую лютую жару эта женщина тащила тяжелый груз, мало того, она сперва написала шесть длинных писем шести редакторам — и все это ради него. Да еще и хромает! Но эта ее бесцеремонная манера обходиться с его работой, резать на части его рукопись, даже не прочитав ее, разделывать литературное произведение как мясник тушу…
Новый приступ отвращения… потом раскаяние, перемешанное с необъяснимой болью, которую испытывает мужчина, когда видит, как безобразна его возлюбленная, как плохо она одета, какой имеет жалкий или смешной вид.
Прохожие на нее оглядывались, особенно, когда ветер раздувал ее легкую накидку, напоминающую утреннее дезабилье, тогда накидка походила на воздушный шар и уродовала ее красивую фигуру.
Он поспешил догнать ее, чтобы взять пакеты, но она лишь отмахнулась и снова поспешила дальше, довольная и неустрашимая.
Выйдя из дверей почтового отделения, она изъявила желание сходить в обувную лавку и купить себе там туфли размером побольше. Он пошел с ней. Процедура затянулась, поэтому она попросила его выйти и подождать ее за дверью. Когда она наконец вышла и они двинулись по улице, поначалу казалось, будто теперь все в порядке, но вскоре выяснилось, что и новые туфли ей жмут.
— Ты только подумай, что это за сапожник!
— Но ведь не нарочно же он сделал тесные туфли специально для тебя. Там, верно, были и другие, побольше.
Не слишком удачное начало для беседы. И когда они присели в кафе за столиком, молчание уже казалось зловещим. Они сидели друг против друга, не глядеть друг на друга они не могли, но старались не встречаться взглядами, а когда это все-таки происходило, они поспешно отводили глаза.
— Наверно, ты был бы рад очутиться в Копенгагене, среди своих друзей, — промолвила она. И угадала.
Да, она была права, но, если б он смог на мгновение перенестись туда, его бы тотчас потянуло обратно.