На Крыльях Надежды. Проза
Шрифт:
Федор:– Однако, друг, поэт вы тоже ... вам прохлаждаться здесь негоже!
В.В.П.: - Такие лавры мне достались ... а вы где раньше прохлаждались?
Федор:– Я прохладился уж зимой, когда все шел к душе домой.
В.В.П.: - Зимой Души? А где же лето?
Федор:– Слегка задержано всеж где-то. Надеюсь всеж, оно придет. И Солнце Бога в мир войдет.
В.В.П.: - Чтоб осветить полночный путь? Творится ж в мире страшна жуть!
Федор:– Не бойтесь, друг, та жуть пройдет – шакал завоет и помрет!
В.В.П.: - Они уж воют, слышишь, там? Уж
Федор:– Такой вот век, такое время ... людское это наше племя уж начинает понимать, что значит Бога предавать.
В.В.П.: - О том как раз весь наш сюжет! Пройдет еще немного лет, и мир проснется ото сна, чтоб всплыть, подлодка как, со дна.
Федор:– Как предсказание готично ... но то прелестно и отлично! Отмыть бы мир от грязи сей ... ведь постучал Бог в нашу дверь!
В.В.П.: - О том всю речь вели мы впредь ... ну что, начнем уже смотреть?
Федор:– Ну что ж, Владимир, как хотите! Начнем смотреть уже, кажите!
В.В.П.: - Всеж время чудное грядет, сюжет кто смотрит – да поймет!
Федор:– Оно бывает раз лишь в мире ... сюжет смотрящий, мысли шире!
Камера в телестудии движется куда-то вбок и вверх, отображая сперва окрестности какого-то города с высоты птичьего полета, а затем резко ныряет вниз и перед телезрителями раскрываются панорамы различных городских улочек. Улочки быстро сменяют одна другую, камера резко ныряет туда-сюда за повороты, двигаясь на уровне третьего-четвертого этажей здания. Как ни странно, все улочки пустые – не видно ни Души. Куда-то пропала вся традиционная людская суета, куда-то испарились все толпы и абсолютно замолк столь традиционный для мегаполисов гам. По краям улиц в достаточно хаотическом порядке припаркованы машины – некоторые из них, кажется, даже брошены – их двери раскрыты настежь, однако никто не стремится завладеть чужим транспортным средством. Городская система освещения и светофоры по-прежнему работают, однако никакого движения не наблюдается. Город как будто в одночасье вымер – окончательно и бесповоротно.
Федор:– Вот это да! То что ж за дело? Недавно пташка еще пела – а ныне спрятались как будто ... я полагаю, это утро?
В.В.П.:– Сие, конечно же, Нью-Йорк! Напоминает, впрочем, морг ... Ушли все с улиц эти люди ... о нет, они не в Голливуде!
Федор:– А кто, позвольте, все снимал?
В.В.П.:– То оператор наш летал!
Федор:– Вот это да! Сие возможно?
В.В.П.: - Сия возможность непреложна!
Федор:– Способны люди так летать, подобно птицам небо знать?
В.В.П.: - Летает парочка теперь – не тесно в небе, уж поверь.
Федор:– Понятно, хм ... а где же люди, раз мы уж все не в Голливуде?
В.В.П.: - Как тараканы все в домах – обуревает всех их страх! Они почуяли как будто, что в мир нисходит вечно утро ...
Федор:– Как тараканы при свете огня прочь разбежались все, ноги сломя? Делают что же они вот сейчас?
В.В.П.: – Молятся дружно при света лучах. Просят простить все их прошлы грехи – чуют, от Рая что все ж далеки. Знают, видать, ожидает что многих – просят простить всех их грешных, уБогих ...
Федор:– Неужто все в Бога поверили все же? То на людей как-то вот непохоже ...
В.В.П.: - Федор, вы вспомните, кто их снимал!
Федор:– Ваш оператор по граду летал?
В.В.П.: -
Внезапно перед телезрителями появляется изображение улыбающейся румяной рожи оператора. Рожа высовывает язык, и, кажется, дразнит телезрителей. Затем в камере появляется крупным планом рука, которая приветливо всем машет.
В.В.П.: - То оператор наш Иван - он облетал уж много стран!
Федор:– С небес к ним птица вот спустилась ... а самолеты?
В.В.П.: - Прекратилось!
Федор:– Они что, сбить его боятся?
В.В.П.: - От изумленья все стыдятся!
Федор:– Все то, учил что в институте ... законы физики ...
В.В.П.: - Забудьте! Вот, Новый Мир встречает нас, Господь услышал ведь наш глас ...
Федор:– Можно нам глянуть, где физики наши? Дружно толкутся у грязной параши?
В.В.П.:– Иван, кажите институт! Они все в стенах его тут.
Камера внезапно дергается, резко плывет куда-то вниз, вверх, снова вниз и вверх, все набирая скорость, а затем в последний раз ныряет вниз и влетает в открытые двери какого-то здания, пару раз ныряет по коридорам, а затем застывает в неподвижности. Перед телезрителями раскрывается огромный зал, заполненный людьми в белых халатах и очках. Стоящие у стен люди дружно, как будто по команде, с периодичностью раз в несколько секунд ударяются лбами об стены зала, что сопровождается глухим звуком, немного напоминающим “бом!”. Тем, кому повезло меньше и не досталось стен, стоят на коленях посреди зала, и с не меньшим упорством прикладываются лбами к каменному полу с примерно схожей периодичностью. Зрелище удручает и завораживает одновременно.
Федор:– То непотребство прекратить, ведь могут все ж себя убить!
В.В.П.: - У них депрессия, видать. Но что с неверящих нам взять?
Федор:– Умы их все же пригодятся. Надеюсь, муки прекратятся.
В.В.П.: - Себя познать все ж не стремятся ... их ум врагом им может статься.
Федор:– То сделать можно лишь Душой, а не их умственной лапшой!
В.В.П.: - Поймут, надеюсь, скоро то. Посмотрим дальше мы про что?
Федор:– Священник где у нас теперь, коль не стучит овца уж в дверь?
В.В.П.: - Иван, про то давайте глянем, идут как овцы к Богу сами!
Камера вновь меняет ракурс, вылетает из здания института, петляя узкими и извилистыми коридорами, взмывает в небеса и несется в белесых облаках, периодически глядя как будто на солнце удовольствия ради. Затем резко пикирует вниз, едва не врезавшись в украшающий верхушку здания крест, и влетает в открытые врата какого-то большого храма. Перед зрителями раскрывается достаточно интригующая картина: единственный оставшийся в храме священник делает, кажется, что-то невообразимое. Он то периодически берет в ладони пригоршни “святой” воды и “пробует” ее на язык, стремительно морщась и что-то невнятно шепча себе под нос; то снимает висящий на шее крест и ударяет им себя по лбу, прикрикивая “Аминь” для пущего эффекта; то подходит к произвольной иконе, и начинает “строить ей глазки”; то садится на пол в позе лотоса и начинает выбивать чечетку на обвешивающих его тело крестах, ожерельях и прочей бижутерии; то с воплями “Сгинь, кому говорю!” начинает носиться по залу, грозясь кому-то невидимому позолоченным крестом. Зрелище пугает, интригует и завораживает одновременно.