На крыльях

Аматуни Петроний Гай

Сели в такой «самолёт» и Дядечко с Абрамовым. Растерялся, оробел Петр в пилотской кабине. Отчего-то сразу позабыл, что к чему. Вместо движения по прямой, машина то кружилась на месте, то прыгала бог весть куда.

И чем хуже обстояло с рулёжкой, тем сильнее волновался Абрамов, а чем больше волновался, тем хуже шло дело. Получился заколдованный круг!

— М-да, так шаром и катаемся… — ворчал инструктор. — Так «рулят» разве лишь в цирке! Вылазь, Абрамов, всё равно дела не будет.

Вылез. Обмяк весь, головой поник.

Ночью в общежитии не мог уснуть: перебирал в памяти правила грамотного руления и всё думал: может, зря он взялся за такое дело? Не быть ему лётчиком.

Долго он мучился сомнениями и понимал, что лётная судьба его висит на паутинке.

… Юноша прислушался: товарищи его уснули. В спальне тишина. Пётр откинул одеяло, натянул на себя летний комбинезон и босиком, ступая осторожно, по-кошачьи, вышел из общежития. На его счастье самолёт для рулёжки стоял близко и не охранялся.

Неслышно залез он в кабину, положил на ребристые прохладные педали босые ноги и мысленно представил себя во время рулёжки.

«Значит, так: если самолёт уводит влево, я нажимаю вот на эту… нет, на правую педаль. А если я хочу развернуть самолёт вправо, то надо нажимать… гм… тоже на правую педаль! Но почему в обоих случаях на одну педаль?! Ах да, потому что в том и в другом случае я хочу отклонить машину вправо! Так… А газом я, значит, буду работать следующим образом…»

Часа два пробыл Пётр в самолёте, усваивая основные правила рулёжки, а главное — привыкая к кабине, к расположению в ней секторов и рычагов управления и приборов, к смешанному запаху авиационного лака, бензина и масла, к самой мысли, что ему действительно доверят управление самолётом и хотят научить его летать, если только он окажется подходящим человеком.

И чем больше свыкался со всем этим Пётр, тем живее шевелилась и крепла надежда в его смятённой и поколебленной первыми неудачами душе, а на смену сомнению приходила уверенность.

Дня два Пётр тайком тренировался в кабине, с неослабеваемым интересом смотрел, как рулят другие курсанты, и перечитывал курсантскую «библию» — «Курс учебно-лётной подготовки», всё глубже вникая в каждую строчку, в каждую страницу. И тут выяснилось: то, что остальные понимали с первого чтения, Петру надобно было перечитывать по нескольку раз. Не часто приходилось ему раньше самостоятельно работать с книгой…

Сжалился Дядечко и ещё разок пустил Абрамова в кабину:

— Давай попытайся, всё равно машину добивать: старьё… А если и сейчас будешь куролесить — оставайся, друг, на земле!

Самолёт, хотя и узкой «змейкой», всё же побежал по прямой.

— О! Видать, ты получился малость, — обрадовался инструктор. — Скажи, пожалуйста, чудеса какие. А я уже хотел списывать тебя с корабля на берег… Так, так, давай ещё!

… К концу дня Абрамов освоил упражнение и стал рулить один.

Та же история повторилась и в первых вывозных полётах. Пока Пётр находился

на земле, всё помнил и знал, что надо делать в полёте, а как только садился в самолёт и взлетал с инструктором — все знания «оставались на земле».

Впрочем, так казалось самому Абрамову, и он обвинял во всём свой «неавиационный характер». В какой-то мере и Дядечко разделял его мысли и без особого энтузиазма думал о лётном будущем своего ученика.

Смущало инструктора только следующее обстоятельство: у Абрамова не ладилось со взлётом и посадкой, а вот расчёт на посадку у него почему-то получался сносно, хотя всем известно, что способности лётчика-курсанта, пожалуй, ярче всего проявляются именно в расчёте на посадку…

В чём же секрет?

Конечно, проще всего было представить Абрамова на отчисление, но жаль было парня. Да и за него стоял горой авиатехник группы Коля Симченко.

— Честный он курсант, товарищ инструктор, — говорил Симченко. — Лучше всех работает на матчасти, машину протрёт до блеска, мотор вымоет, капоты, да и соображает по устройству мотора. Обвыкнется малость — и летать будет…

— Ладно, — махнул рукой Дядечко. — Подождём ещё.

Прошло несколько дней, на протяжении которых Абрамов неустанно занимался по теории полёта, а Дядечко давал ему летать, но немного.

И когда, подучив остальных курсантов, инструктор снова взялся всерьёз за Абрамова, последний сделал совсем недурно три полёта подряд. Дядечко воспрял духом и теперь громко и лихо покрикивал в переговорный аппарат:

— А ну держи направление, чёрт такой! Крен убери… Скорость!

После посадки, когда зарулили на старт, Абрамов отстегнул привязные ремни и вылез из кабины.

— Ты куда? — удивился Дядечко.

— Пойду в квадрат, — хмуро ответил Абрамов.

— А кто разрешал?!

— Разве ж это полёты? — обидчиво произнёс курсант. — Коли до ругани дело дошло, то, значит, из меня толку не будет…

— Так ведь я это, чтобы подбодрить тебя, — воскликнул Дядечко. — Если в человеке порох есть, то для него крепкое словцо, что искра!

— Ну, вот я и взорвался.

— Гм… — задумался инструктор. — Скажи, пожалуйста, что получилось… Хотел лучше, а оно другим кончиком обернулось. Ну ладно, садись, рванем ещё разок, но уже я тебя провезу по другой методике.

Абрамов подумал и вернулся в кабину.

«Другая методика» показала свое явное превосходство над первой. Чем ласковее объяснял Дядечко и чем больше подхваливал курсанта, тем правильнее летел самолёт.

Инструктор пришёл в восторг.

— Люблю гордых, — сказал он. — Молодец, всегда будь откровенен во всём. Не нравится — скажи. Ты — человек! А вообще, значит, к каждому из вас надо отдельный ключ подбирать… Учтём это для дальнейшего. Правду говорят, что дело не столько в том, кого учат, сколько в том, кто учит… и всё же до нормы ещё, как до луны!