На крыше храма яблоня цветет (сборник)

Иженякова Ольга Петровна

Вы чем соображали, когда ставили оценки выпускникам? И теперь еще будете здеся у меня в доме права качать. Да если даже вам Лешка все окна разобьет, я не пошевелюсь, хоть к участковому, хоть к самому президенту обращайтесь! И как у людей хватает наглости вламываться в чужую семью (слово «семью» Натка произнесла по-деревенски с ударением на «е»), после того что вы сделали?

Старушки, видя неожиданный поворот событий, быстро засобирались уходить, но тут, что называется, прошибло Санька.

По правде сказать, в судьбе дочерей он большого участия не принимал никогда,

но вдруг ему не то стало жаль Лену, не то пенсионерки не понравились, он, закрыв собой дверной проем, разразился:

– Неа, баушки, давайте разберемся, раз уж пришли. Сейчас все и разложим по полочкам аккуратно как в аптеке, чтобы было.

Вы, мать вашу за ногу, хотели испоганить жизнь моей дочери Леночке, вы хоть понимаете, кто она такая? Вот видите эти глаза, он взял дочь за подбородок. Да за эти глаза я любому, любому, слышите, пасть порву! (Надо заметить, что Санек был на все сто уверен, что Лена его дочь.)

Она, бедная, маялась, переживала, как дура последняя все зубрила ночами, чтобы в училище это… как его медицинский колледж поступить, а вы – раз, бац, и типа пусть идет полы моет. Ан нет, хрена вам, вот лягете в больницу, а там будет работать Лена. Она вам утку, думаете, подаст или укол какой поставит? Ага, щас! Разбежалась!

– Да как вы смеете так с нами разговаривать? – возмутились пенсионерки.

– Смею-смею, еще как смею, – заверил Санек. – Я вообще щас в милицию позвоню и скажу, мол, обворовали честных людей средь бела дня. А мы вас тут поймали с поличным – и доказывайте потом, что не верблюды! Сейчас знаете, как дела шьются? Не знаете? Ну, так я объясню. Я-то знаю!

Ситуацию спасла Елизавета Тимофеевна, ей вдруг стало плохо. Прямо посреди грязного коридора Швабровых она потеряла сознание.

* * *

Сначала она увидела коридор в розово-фиолетовом цвете, потом себя со стороны, плывущей в небольшой прозрачной речушке, русло этой реки было направлено в сторону океана и ее вот-вот должно было вынести в теплые и глубокие океанские воды.

По берегам она разглядела лица людей, все ей что-то радостно кричали, махали, но она устремилась прямиком к океану, одно лицо ей показалось знакомым, и она попробовала ему махнуть рукой…

– Смотри-смотри, она дышит. Дыши, дыши, так-так-так, молодец. Пришла! Пришла в себя!

Елизавета Тимофеевна открыла глаза и увидела перед собой озабоченные лица врачей.

Немного погодя, узнала, что «скорую» ей вызвал Санек и у нее случился инсульт. Но, внимательно оглядевшись в больничной палате, Елизавета Тимофеевна вдруг заплакала. Ее старшая дочь отдыхала с внуками в Крыму и на днях должна была вернуться домой, младшая – уже много лет живет на Севере.

Не сказать что отношения у нее с детьми не сложились. Нет. Они добрые, славные, милые, просто сейчас в больнице она остро почувствовала одиночество и ненужность.

У нее и раньше такое случалось, особенно после похорон мужа, а потом вроде бы ушло и, как казалось ей, навсегда. А тут… Елизавета Тимофеевна расплакалась, неслышно в палату вошла молоденькая сестричка, тихо сделала ей укол, и женщина успокоилась.

Закрыла глаза и увидела себя в речушке прозрачной и теплой, русло которой вот-вот должно было впасть в такой же прозрачный и теплый океан…

* * *

Елизавета Тимофеевна Нохрина, пенсионерка, шестидесяти пяти лет от роду. По профессии преподаватель биологии и человековедения. Всю сознательную жизнь посвятила школе, что находится рядом с ее домом. Муж у нее Степан Степанович Нохрин был лор-врачом, люди о нем говорили – врач от Бога. Но, не дожив до шестидесяти, он скоропостижно умер от инсульта.

Это была в свое время идеальная пара, они даже после тридцатилетнего юбилея совместной жизни спали на одной кровати, эмоционально ссорились и временами даже дрались. Степан Степанович пил, курил, любил ходить «налево», но каждый раз он неизменно возвращался к своей Лисоньке, получал тумаков, ходил на работу с лейкопластырем на лице, так продолжалось месяца три-четыре, затем снова уход «налево» и снова лейкопластырь на лице. Но в глазах неизменный лукавый огонек и искорки счастья.

Им многие завидовали.

После его смерти Елизавета Тимофеевна долго не могла привыкнуть к тишине и одиночеству, она часами перебирала вещи мужа, совместные фотографии, вспоминая различные эпизоды, связанные с ними, и смахивала проступающие слезы. Только теперь, после того как не стало ее любимого Степаныча, она заметила, что, кроме мужа, ее никто ласково не называл, никогда не шутил с нею.

Для всех она была и осталась строгой учительницей, в том числе и для собственных детей и внуков, которые, конечно же, уважали ее, ставили в пример, а при близком контакте, когда случалось им гостить в родительском доме несколько дней – реже недель, немного тяготились ею.

Оно понятно, трудно находиться длительное время с человеком, который поступает всегда исключительно правильно, даже если это родная мать.

Выйдя на пенсию, Елизавета Тимофеевна уезжала на все лето на дачу и там работала от зари до зари, обеспечивая небедных внуков изысканными заготовками на зиму.

Еще она любила капризного кота Ваську. И терпела все его выходки, а он, чувствуя повышенное внимание к своей персоне, то от свежих карасей отказывался, то обкусывал листья герани, то висел часами на шторах. Елизавета отныне стала очень бережно относиться ко всем даже случайным знакомствам. Для почтальонши, которая приносила ей каждый месяц пенсию, она всегда покупала разные карамельки, для сантехника – хорошее красное вино.

А когда на даче соседская ребятня лакомилась малиной или клубникой с ее огорода, она тщательно закрывала за собой дверь и сидела в домике. «Пусть думают, что меня нет дома, и едят не спеша», – решила она про себя.

Когда Елизавета Тимофеевна проснулась в больнице, то первым делом подумала про дачу. Она так и сказала врачу утром на обходе: «Мне надо огурцы поливать – вы видите, какая жарища стоит днями, огурцы враз и засохнут». На что врач ответил, как он обычно отвечал всем пациентам на протяжении последних семнадцати лет: здоровье дороже всего!