На льдине — в неизвестность

Бороздин Виктор Петрович

— Братки, пока нас не затопило…

Прежде всего надо было спасать жилье. Стали подгребать подтаскивать к палатке снег, утрамбовывать. Под палатку подложили доски, края надувного пола загнули внутрь, чтобы вода не проходила. Вырубали канавки, отводили ручьи. Отвели в лунку «имени Ширшова» угрожающую палатке реку.

— Канал «Москва — полюс»! — торжественно заявил Иван Дмитриевич.

Ух как ринулась вода, найдя удобный сток! Изгибаясь огромной воронкой, пенясь в водовороте, она шумно спадала вниз и с клокотанием заглатывалась льдиной.

Торопились спасать склады,

их совсем залило. По колено в воде, балансируя по проложенным доскам, тащили бидоны с продовольствием, тюки, волокли мешки с керосином. Развязывать веревки было некогда. Петр Петрович выстрелом из пистолета рассекал крепкие морские узлы. Все укладывали на нарты, и, впрягшись, вытягивали на более высокое место. На мокром снегу ноги скользили, разъезжались. И без того тяжелый груз становился непосильным.

Иван Дмитриевич подналег и тут же остановился — больно защемило сердце. Конечно, случайно, сейчас пройдет. С опаской взглянул на товарищей — не заметили бы! Нарту кое-как дотянул. Попробовал дышать глубоко, ровно. Болит. Только этого ему и не хватало! Пошел в палатку, потихоньку от всех выпил капель. Полегчало.

«У нас установился такой обычай, — писал он в дневнике, — если у кого-либо на душе кисло, то переживать втихомолку и не портить настроения другим».

Озеро на льдине! Не верилось, что под ледяным дном четыре километра океанской воды.

Стремительное таяние приносило все больше хлопот. Палатку Жени Федорова пришлось перетащить на новое место. Перенесли и палатку, в которой Эрнст держал запчасти.

— Весело живем! — вздыхал Эрнст. — Только и знаем, что переезжаем!

Гидрологическую лунку совсем размыло, лебедка была в опасности. Под нее подложили еще досок, фанеру, палки, куски льда — все, что могло укрепить ее.

Вода разлилась по всей льдине, только склады да палатки стояли отдельными островками. Сколько они продержатся? В любую минуту снег может подтаять, и все имущество окажется под водой.

К островкам добирались на клиперботе. Шуруя в ледяной воде, покрепче все укладывали, укрывали.

Все заботы Иван Дмитриевич и Эрнст старались взять на себя, чтобы не отрывать Федорова и Ширшова от научной работы. Но Женя с Петром Петровичем вырывали каждую свободную минуту, хватались за пешню, лопату, метлу и тоже гнали, гнали воду как можно дальше.

Под жилой палаткой снег все время оседал, каждый день приходилось подтаскивать новый. Когда поблизости снег кончился, стали привозить издалека. На нарту клали листы фанеры, наваливали гору снега и волокли, хлюпая по воде. Вода была везде: под льдиной, на льдине, в воздухе. Все были мокры насквозь, не спасали даже брезентовые плащи.

Просушиться бы! Но где! Их жилая палатка походила на сталактитовую пещеру; с потолка свисали меховые чулки, штаны, рубахи, сапоги, и тяжелые капли непрерывно шлепали на пол. Могли ли они предположить, что в центре Арктики встретятся с таким обилием воды?!

—

Удивляюсь, Дмитрич, — с трудом стягивая с себя раскисшую от воды меховую рубашку, говорил Кренкель, — как это ты променял свое теплое Черное море на Ледовитый океан?

— Так Черное ж меня и приучило! — Иван Дмитриевич подкачал примус и подставил под висевшую в проходе одежду. — Пацанами-то — с голодухи, бывало, животы подведет — берем мы с Яшей, братишкой, мешки — и к старой пристани, мидии драть. В ноябре вода огнем жжет, а мы ныряем до мурашей, до синевы. Выскочим, в теплом песке обваляемся и опять в воду. Надерем от старых свай мидий мешка два, а то и три, и бегом домой, к маме. Ведро мидий, стакан риса — вот тебе и плов, пальчики оближешь!

Иван Дмитриевич улыбнулся, вспоминая.

— Мама, бывало, ругает, а все же рада этим мидиям. Семья большая. Нас, ребят, целая куча. И всегда голодные. Мама такая ласковая, добрая была, никогда не обижала. И труженица. Целые дни в порту из парусины чехлы на орудия и на шлюпки шила. Из обрезков сшила мне сумку для книжек и тапочки. Я и зимой босой бегал. А в школу босиком не пускали. Прибегу — пятки аж горят от холода. Ополосну ноги в бочке с дождевой водой, натяну тапочки — и в класс. Крепок был, как бычок, не простужался.

Когда наконец проглянуло солнце, немного вздохнули. Мокрую одежду побросали на теплую крышу, сапоги натянули на стоявшие торчком лыжи. На улице два градуса тепла. Такого еще не было!

Иван Дмитриевич и Петр Петрович решили не терять хороший день. Спустили на воду клипербот и надувную лодку. Надо было осмотреть льдину — не грозит ли ей что? — а заодно и испытать их флотилию.

На снежном берегу, жалобно скуля, бегал Веселый. Пришлось и его взять.

— Только сиди смирно, не мешай, — приказал Иван Дмитриевич.

Петляя по извилистым протокам, переходили из одного озера в другое, мимо ледяных глыб, мокрых и сверкающих.

Голубые берега… Голубая вода… Она журчала под веслами. Журчала, ручейками стекая в озера. Где-то в ледовых завалах шумел настоящий водопад. С лодки было лишь видно, как в его мелких брызгах дрожал, переливался радужный ореол. Впереди — даль, окаймленная зубцами обнажившихся голубых торосов.

Лед, снег, вода…

Неужели здесь совсем недавно, скользя лыжами по твердому насту, бежали самолеты?!

Ну, а сейчас? Крепка ли их льдина? Насколько ее хватит? Ведь лето еще не кончается.

Ударяясь о борта лодок, шуршали мелкие льдинки. Веселый недовольно косился на них. Сквозь прозрачную, как воздух, воду на двухметровой глубине светилось голубизной ледяное дно. И совсем забывалось, что под этим ледяным дном — четыре километра океанской воды.

ПЕРВЫЙ ВЫХОДНОЙ

До чего же хороша вода, когда она горячая! Задубелая на полярных ветрах кожа сразу становится мягкой, гладкой. Конечно, полотняная кухня не баня. Хотя в ней нагнали температуру аж до десяти градусов тепла, но от ледяного пола, от двери, от стен тянет холодом, и все невольно жмутся к примусам, к ревущей огнем паяльной лампе.