На линии горизонта
Шрифт:
«Здрасьте», глядя на Юркину задумчивость, осмелился досказать окончание своей присказки: «…а жена лежит с другим — до свиданья!»
Но Юрка не желал расставаться со своими грёзами о пришельцах и причастности к чудесам, архетипам, космическим явлениям. Как только все уходили из кухни, он бросал всё и бежал во весь дух в своём обычном виде за сопки в сопровождении Василия Ивановича. Они вместе разглядывали последствия смерча, искали окурки, записки, следы, замысловатые знаки. Юрке так хотелось найти какие-нибудь свидетельства прихода инопланетян, что он перестал днём укладываться спать, и только бегал на поиски. Но кроме щепок от бочки ни он, ни Василий
Когда мы вернулись в Агадырь сдавать материалы, рассчитываться, Юрка был ещё тихий и важный, помалкивал и даже на прощальном ужине всех работников экспедиции ни словом не обмолвился про пришельцев, видно, боялся, что буровики его побьют из зависти. Но уже через день повеселел и самодовольно ходил в компании агадырских красавиц, — не знаю, чем он их развлекал, какие он им диковины рассказывал, но девки упоительно смеялись и даже визжали.
Сезон закончился. Юрка получил от Бориса Семеновича желанную характеристику для заграничного плаванья и уплыл. В Агадыре ходили слухи, что он куролесит где-то под океанами на подводной лодке «Двенадцать хрусталей» и обланжирует макароны по— флотски луком–шарлот. И ещё поговаривали, что видели Юрку в Кремле, будто бы он встречал делегацию из Африки кланялся и пил водку. «Ну, один к одному Юрка!»
— «Нет, это не Юрка, он — не пьёт!»
А пса Василия Ивановича, откормленного Юркой всеми способами, шофёр дядя Вася обменял на барана, и пёс Василий Иванович стал караулить отару овец, которые слушались его беспрекословно и восхищались его умом и смелостью.
Донской казак в Вирджинии
В те дни, когда горы «Париж» коснулись первые прикосновения осени, раскрасив гору такой свободнонеобузданной кистью и такими невиданными красками, мы познакомились с русским человеком, донским казаком, живущим по соседству.
Воспоминание моей первой американской осени в Вирджинии было иным, чем в России: там — в бабье лето белые нити, неизвестного происхождения, носятся по воздуху: по верованиям язычников, один из славянских богов покрыл всю землю паутиной, а тут — набросил на всю землю царский плащ чистой музыки, звенящей в красках осенних листьев: белые тополи, фиолетовые ясени, сахарные клёны, лоскутовые деревья, сусальное золото карликовых берёз.
Не только американских осенних красок не доводилось мне видеть в России, само собой разумеется, но и человека, русского крестьянина, владеющего землёй по своему усмотрению, хоть я и деревенская: мне попадались одни колхозники, а независимых хозяйственных тузов — «кулаков» с величием и достоинством, энергично кормивших Россию и Европу хлебом, я встречала только высмеянными, отрицательными образами в литературе и в кино, на картинках, и высланными в Агадырь в Казахстан, но уже без ничего. — Революционная мораль не позволяет богатеть одной личности, и всех «кулаков» в 20–е — 30–е годы разоряли, прогоняли, всё отбирали, выравнивали, восстанавливая справедливость, и высылали голыми— босыми в Сибирь и Казахстан. Оставшись без таких знающих толк в хозяйстве людей, коммунистическая Россия стала покупать зерно в Америке, — пусть в Америке богатеют, не так обидно, а мы будем воспевать хлеб и колоски в стихах, в искусстве, возвышаясь над меркантильным, прагматичным миром.
На свадьбе сына
— Кто они такие? — спросила я у Наташи.
— Это Сергей Наугольнов. Он родился в станице на Дону, попал в плен к немцам, и сейчас живёт в Америке с женой Аней и дочкой Валей. Я его зову «донской казак». Я вас представлю, — сказала Наташа, — и тут же познакомила.
Сергей был низкого роста (про таких в простонародье говорят: метр с кепкой), коренастый, крепко скроенный человек в пиджаке с рукавами, закрывающими руки, в брюках, морщинами волочившихся по полу. Сергей был похож на движущийся прочный квадрат: черты лица чёткие, определённые, квадратные, рот крепкий — прорезан одной линией. Его лицо было преисполнено такого внутреннего значения, как у людей, про которых говорила моя бабушка: «Самостоятельный!»
Узнав, что мы русские, Сергей оживился, замахал руками, обрадовался так, будто встретил своих родственников или «столетних» друзей, и немедленно пригласил нас в гости: русские быстро знакомятся.
— Приезжайте ко мне. Я вам свою пропертю покажу. Чего только нет у меня! Я… хвастаться не стану, но я тут — богаче всех! — размеренно произнёс он, по–украински произнося букву «г» в слове «богаче» и обнажая рот, в котором не было некоторых зубов. — Аня, посмотри, это — русские! — обратился он к подошедшей красивой статной женщине, с головой, покрытой кружевной накидкой рыжесургучного цвета с пропущенной ниткой волочёного золота, в точности такой, какой моя рязанская бабушка убиралась, когда ходила в церковь.
— Милости просим! — произнесла Анна, слегка наклонив голову вечным жестом цариц. Если бы вы увидели этот наклон–полупоклон! Екатерина Вторая! Королева Виктория! А потом… замедленное поднятие головы, возвышающейся надо мной, над Сергеем, над всеми. Пройдут века, а это движение останется, — «с походкой, со взглядом цариц!»
Мы немедленно воспользовались приглашением Сергея — посмотреть его «пропертю,” захватив детей и приехавшего к нам друга — геолога Толю из Колорадо.
Позвонили и поехали: интересно, как живёт–поживает беззубый, раскулаченный «донской казак» в Америке?! Приехал: из немецкого плена, без образования, без родственников, без единого английского звука, без денег, без всего, голо–босо–раскулаченный?
Поехали вдоль предгорий Чёрных гор и примыкающих к ним хребтов Голубых, в предместья города Ронока, не переставая восхищаться раскраской холмов и дорогами, то разрезающими эти холмы до самой мантии, то взлетающими на кручи с открывающимися видами звенящих пепельно–серых далей, с длинными перспективами куполов и нежными переходами света. Кажется, дышат вы–пуклости этих сладострастных холмов! Кружатся… Раздвигаются… Веселятся!
Звенящая перспектива холмов… Так можно назвать не нарисованую ещё картину.
Дорога опустилась в долину реки Ронок и пошла кружить по усадьбам с помещичьими домами, именьями. Боже ты мой, какие дома! Я никогда не видела таких домов, разве что нарисованными на картинках— илюстрациях. Дорога внезапно зашла в тупик, подведя нас к кирпичному трёхэтажному особняку с шатровой крышей и белыми колоннами.
— Ребята, вы заблудились! — сказал Толя, и мы остановились, чтобы проверить адрес. Пока Яша с Толей смотрели в карту, я рассматривала архитектуру дома. Вдруг, между колонн, появляется наш Сергей и кричит: