На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986
Шрифт:
Начштаба Абросимова, у В. Некрасова, судят и отправляют в штрафной батальон.
Но — для читателя — всего этого как бы нет. Порок не искоренен: кого не застрелили гитлеровцы, добивают абросимовы.
Такова сила повести «В окопах Стадинграда».
Прочтите эту бесстрашную книгу.
Как встретил Запад книгу, открывшую вместе с повестью «Двое в степи» Э. Казакевича правду сталинской эпохи? Заметил ли хотя бы очевидное: в повести сказалось больше, чем автор хотел или решился сказать; что, к примеру, антиподы В. Некрасова — и прекрасный Ширяев,
Фаворитом в те дни выскочил Константин Симонов. Его командировали в Америку с его строго дозированной сталинистской прозой. Он собрал весь газетный мед.
Это был удавшийся маневр агитропа ЦК: даже те в США, кто пристально и доброжелательно следил за новинками советской литературы, заметили лишь следующее: «Под конец года появился роман «Сталинград» В. Некрасова, хотя во многом повторяющий и подкрепляющий настроения симоновских «Дней и ночей…»
(Точная творческая характеристика постоянного Секретаря Союза писателей СССР К. Симонова, сложившаяся о нем за четверть века, такова: «Симонов всегда первым выскакивает на разминированное поле…»)
«… обе эти вещи, — продолжим обобщающую цитату, — посвященные первому периоду войны, не могут претендовать на ведущее место в литературе и — главное — ничего не рассказывают о том, о чем думают и что встретили люди дома, вернувшись с войны».
Как говорится, отделили пшеницу от плевел…
4. «Затылком к ростомеру»
— Как живете? — спросил у однажды зимой сорок девятого года вполне благополучного писателя К.
— Как? Как и все! — отозвался он со своей одесской живостью. — Затылком к ростомеру…
Мы шли по пустынному Москворецкому мосту; К. объяснил под свист ледяного ветра, то и дело озираясь, не подслушивают ли.
В концлагере под Веймаром был ростомер с отверстием для дула. Заключенного приставляли к нему затылком, будто бы измерять рост. И стреляли в затылок.
Вот и я… Опубликуешь что-либо — ставят к ростомеру. Ждешь в холодном поту, то ли отмеряют, какую премию дать: первую — вторую — третью степень признания. То ли грянет выстрел…
Ставили «затылком к ростомеру» и Веру Панову.
Ее роман «Кружилиха» вряд ли останется в истории литературы как произведение искусства. Он останется памятником общественной мысли. Мысли смелой и честной.
Веры Пановой уже нет, и некому отделить пшеницу от плевел — рыхлых публицистических глав-заставок, рожденных страхом, или от обязательного соцреалистического хэппи-энда — добродетель торжествует! Некому отбросить то, что мысленно отбрасывал читатель.
А жаль!.. «Кружилиха» Пановой приблизила ее к Некрасову и Казакевичу.
Впервые мы разговорились с Пановой
«Что вы, что вы делаете?! Такая махина перед вами. переедут и не оглянутся…» — У Веры Федоровны тряслись губы. Лицо было белым. Ни кровинки. Лицо перепуганного насмерть человека…
Это меня поразило. Да кого б не поразило?!
Вглядитесь в ее портрет. Фотография Веры Федоровны открывает почти каждую ее книжку; вы поймете: это человек сложный, сильный. У Пановой прямой, проницательный взгляд серых глаз. Неуступчивый взгляд, властный…
Что привело Панову в такое состояние? В 66-м году, когда время смело уж и Сталина, и Хрущева, когда казалось — и ей, и другим ничто не грозит.
Возможно, она и ранее была не столь отважна, как думали…
Но тем мужественнее ее стремление стучаться в запретные места.
Еще в 1948 году Вера Панова заставила мыслящего читателя задуматься о новом классе.
Именно об этом «руководящем», губящем страну классе бюрократов впервые зашептались тогда многие студенческие аудитории — это закономерно в стране, где выражения «классовая борьба», «классовая ненависть» полвека не сходят со страниц газет, ежедневно гремят по радио. Слово «класс» в столь непривычном контексте старались, правда, не произносить — из предосторожности…
Я не буду останавливаться на повести «Спутники», действие которой разворачивается в санитарном поезде. Это честная и талантливая книга Веры Федоровны о героях и страдальцах; однако она не столь глубока, как социально взрывная проза Некрасова и Казакевича.
Зато вторая книга Пановой поставила ее в один ряд с этими писателями.
В 1944 году Вера Федоровна жила на Урале, в городе, который всегда назывался Пермью, а тогда — Молотовом. В предместье Перми — Мотовилихе расположены гигантские заводы. Здесь, в Мотовилихе, Вера Федоровна и начала свой роман «Кружилиха».
«И хотя я уже писала что-то на своем веку, — говорила она в автобиографии, — здесь впервые узнала, как трудна писательская работа и как она сладостна…»
Вот начало «Кружилихи»: Уздечкин, руководитель профсоюза, заявляет в присутствии всех городских властей: «Никакой согласованности у нас нет. А есть… директорское самодержавие».
Это сказано о заглавном герое в годы сталинского самодержавия.
Нет, это не было случайным совпадением или намеком: все руководители «Кружилихи» — маленькие самодержцы.
Вот, к примеру, главный конструктор Владимир Ипполитович: «Он мог уволить человека неожиданно и без объяснений — за малейшую небрежность, за пустяковый просчет и просто из-за каприза».
Но начнем все же с главного и почти легендарного героя Листопада.
Самодержавие Листопада освещается целенаправленно, с большим мастерством, приемом всестороннего и многоступенчатого обнажения.