На маленьком кусочке Вселенной
Шрифт:
– Ты слышал, мой сопливый брат? – обратился он к Зубареву. – Меня куда-то послали! Слышал? Мне самому, Костыленочек, нельзя руки марать, а ты встань и отомсти за меня! – Костыль поднялся. Тогда как Серега, наоборот, опять лег. – Смелее, Костылек! Не допустим, чтоб нас обижали! А я посмотрю. Я люблю, когда недоделанные дерутся.
Начало этой речи Димка не слышал, а под конец ее уже вылетел на поляну и, сжимая кулаки, отстранил побледневшего Валерку.
– Что ты сказал? – машинально переспросил он. Серега вместо ответа пружиной вскочил на ноги, словно бы только и ждал Димку. Но глупый
– Сдурел ты, бледнолицый брат мой? – спросил Серега, разглядывая Кольку, пластом лежащего у его ног.
Валерка потянул Димку за локоть:
– Не надо… Идем.
И, уходя, они слышали, как Серега увещевал Зубарева:
– Нич-ча! Шмурыгни, и все пройдет! (Костыль шмурыгнул.) Вот и порядочек!
А в классе, проходя мимо Димкиной парты, Серега тихо сказал:
– Как-нибудь один на один встретимся?
Димка кивнул в знак согласия. Больше всего ему не хотелось поднимать шум при Ксане. Но у Сереги хватило ума держать себя так, будто ничего не случилось…
Вовсе не предполагал Димка, что его спросят по алгебре, а Павел Петрович, только войдя в класс и только смежив веки, назвал его фамилию. До вчерашнего дня Димка не собирался хвастать своими знаниями алгебры. И вообще не думал хвастать. Но, выходя к доске, он уловил на себе короткий, тревожный взгляд Ксаны, и небывалая дерзость овладела им.
Математика действительно давалась ему до несправедливого легко. Тут главное – усвоить, что наука эта последовательная – от самых ее азов, как бесконечная цепь. А на то, чтобы опередить программу, однажды подтолкнуло его увлечение радиотехникой. Димка накупил книг по радио, рассчитанных на специалистов, и обнаружил, что ему не разобраться в них, пока он не знает высшей математики и физики. С глубочайшей уверенностью в своих силах решил самостоятельно проштудировать эти науки, причем – в сжатый срок. Но, памятуя о последовательности, прежде всего завершил изучение математики за седьмой класс, одолел три четверти программы по алгебре за восьмой… К этому времени увлечение радиотехникой прошло, и дальнейшее овладение точными науками стало ненужным…
Он вышел и остановился у доски, поглядывая в окно, будто мысли его витали далеко от класса, от алгебры, от квадратных корней.
– Возьми задачник, – сказал Павел Петрович. Димка взял. – Реши пример тысяча пятьсот семьдесят третий.
Димка раскрыл задачник на тысяча шестьсот семьдесят третьем примере, это была система уравнений. И начал быстро решать:
– Находим значение игрека из второго уравнения… Игрек равняется единице, – комментировал он. – Подставляем значение игрека в первое уравнение… Икс равняется квадратному корню из девяти… Отсюда икс имеет два значения…
Первые секунды в классе царило недоумевающее молчание, потом стал нарастать гул, все кинулись заглядывать в тетради, учебники, а когда Димка написал два ответа и отряхнул пальцы от мела, недоумение переросло в ропот.
Павел Петрович вынужден был приоткрыть глаза и взглянуть на доску.
– Что это?
– Тысяча шестьсот семьдесят
– Так… – Павел Петрович впервые по-настоящему проснулся. – Теперь реши… – Он заглянул в свой задачник. – Ну, хотя бы тысяча семьсот пятьдесят второй.
Димка записал условие.
– Чтобы решить это квадратное уравнение, надо найти его дискриминант, – объяснил он как бы для самого себя, не оборачиваясь в сторону класса. – Ищем по формуле… – И отстучал результат мелом.
– Да мы же это не проходили! – первым не выдержал Костыль.
– Сколько классов ты закончил? – спросил Павел Петрович.
– Семь… – ответил Димка, изображая растерянность.
– И не учился в восьмом?
– Нет…
– А откуда ты это знаешь?.. – Димка моргнул. – Что я задавал на дом?
– Мне, Павел Петрович, некогда было вчера, я не заглянул… – поколебавшись для виду, ответил Димка.
Левое веко Павла Петровича непонятно дернулось, он прикосновением пальца остановил его.
– Н-дас-с, любопытный факт… Ну хорошо, садись. Мы как-нибудь еще побеседуем с тобой… – И, устроившись в удобной позе, математик снова закрыл глаза.
Лишь уходя от доски, Димка взглянул на Ксану.
Она всеми силами старалась сдвинуть брови.
Но в глазах ее прыгали такие же, как вчера, неудержимые искорки…
Было это на четвертом уроке. А перед шестым, последним, когда шум вокруг его способностей улегся, Димка, выходя на перемене из класса, положил перед Ксаной свернутую в крошечный квадратик записку: «Придешь завтра на танцы?» – и задержался в дверях.
Щеки ее порозовели под загаром. И, не поворачивая головы, она долгим взглядом покосилась на Димку. По замыслу, взгляд этот не должен был выражать ничего определенного. А плечи ее сами дрогнули вдруг: «Не знаю!» И она покраснела от этого еще заметнее.
Дома, когда мать, убрав со стола, опять замелькала спицами в своем любимом уголке, у окна, отец учинил Димке допрос.
Тот честно сидел над алгеброй: если раньше он мог спокойненько волынить вместе со всеми, отныне сам обрек себя на вечное опережение.
Отец взял газету и сел на диван изучать три основные рубрики: «События дня», «За рубежом», «По родной стране». Потом он включит приемник и будет прослушивать почти те же сообщения в эфире. Если у матери была слабость – вязание, у отца – последние известия. Если ему удавалось поймать какой-нибудь Конотоп, он и его слушал, замечая вдруг: «Ого, сын, два градуса в Конотопе!» Или: «Ты смотри, какой домино сварганили!»
Но сегодня отец только прикрылся газетой и, глянув хитрым взглядом поверх этого укрытия, спросил:
– Чего ты дома сегодня? Поругались или перерыв сделать решили?
– А тебе какое дело? – вмешалась мать, продолжая орудовать спицами.
– Как это – какое? Сын он мне или не сын?
– Мне он больше сын, да я ж не вмешиваюсь…
Димка думал, разговор тем и кончится, что родители минут двадцать поспорят между собой, но отец опять взглянул на него:
– Что не отвечаешь?
– Перерыв, пап, – ответил Димка и обхватил голову руками, дабы заметней стало, как глубоко ушел он в алгебраические функции.