На маленьком кусочке Вселенной
Шрифт:
– Все. – Надежда Филипповна вздохнула. Повторила еще раз: – Будь мужчиной! – И зашагала к дому.
Пока бегали за врачом (как называли в Ермолаевке фельдшера Акима Игнатьевича, который начал свою карьеру в этих местах чуть ли не вместе с дядей Митей), пока он добирался до домиков, Ксана пришла в себя. То есть открыла глаза: ни мольбы матери, ни хлопоты Акима Игнатьевича не могли заставить ее пошевелиться или сказать хотя бы слово. Отсутствующими глазами уставилась она в потолок, и ничто при этом
Когда подходила к постели мать, Ксана переводила отсутствующий взгляд на мать, когда подходил Аким Игнатьевич, равнодушно смотрела на него. Потом опять – в потолок.
Неискушенный в вопросах психиатрии, Аким Игнатьевич зачем-то приподнял и опустил ее руку, потрогал виски, лоб; держа в тонких старческих пальцах никелированную ложечку, несколько раз перемещал ее над постелью, уговаривая: «Посмотри сюда… Ты видишь это?.. Ну, посмотри сюда!.. Скажи, видишь?..» А она смотрела ему в глаза, куда бы ни перемещался он сам, и молчала.
– Надо немного подождать, – глубокомысленно разъяснил Аким Игнатьевич Сане, выйдя вместе с ней в горницу. – Нервное переутомление… Если что, надо везти в район. Чуток подождем еще.
Сана уже не плакала, припадая к постели дочери, как делала это в первые минуты после того, как дочь открыла глаза. Несчастье словно бы сконцентрировало воедино всю ее, в общем-то, недюжинную волю, и, подойдя к постели, она только просила:
– Ксана!.. Доча!.. Ксана!! Ну скажи что-нибудь!.. Радость моя, Ксана!.. – Обнимала ее за плечи, пробовала легонько встряхнуть. Затем поправляла подушку, одеяло и, скрестив на груди руки, подолгу стояла рядом…
После обеда пришла справиться о делах Надежда Филипповна. Сана вкратце рассказала ей, что случилось, и предупредительно осталась во дворе. Некоторые детали она, конечно, опустила из рассказа, но и самого факта было достаточно, чтобы в комнату Ксаны учительница вошла, ступая едва не на цыпочках, встревоженная, подавленная.
Но Ксана встретила свою классную руководительницу тем же отсутствующим взглядом.
Чувствуя себя под этим взглядом беспомощной и ненужной, Надежда Филипповна сказала первое, что пришло на ум:
– Как ты себя чувствуешь, Ксана?..
Ксана не разжала губ.
– Тебе плохо? Тебе что-нибудь нужно?.. – Позвала: – Ксана! Ты за что-нибудь сердишься на меня?
Вопрос этот слетел с ее языка случайно, но, когда она произнесла его, вдруг заметила, как повлажнели глаза ученицы, и Надежде Филипповне стало отчего-то жутко. Непроизвольно прикрыв ее глаза ладонью, она пробормотала про себя: «Боже мой…» А когда отняла руку, выражение лица Ксаны было по-прежнему отрешенным…
Холодок пробежал по спине Надежды Филипповны. Она уже не могла поручиться, были или не были слезы… Но интуиция подсказывала ей, что девочка эта все понимает, что она в сознании, что ей просто не хочется никого видеть!
– Ты отдохнешь и встанешь, да?.. – пробормотала Надежда Филипповна, уже
– Я еще зайду к тебе, хорошо?.. – Осторожным прикосновением погладила Ксану по волосам. – Отдохни, конечно…
Выходя во двор, Надежда Филипповна еще раз повторила про себя: «Боже мой!.. Но в чем же я провинилась?..» И отогнала эту мысль. Здесь, в доме, что-то произошло, чего ей никогда не узнать.
– Вы не тревожьте ее, – сказала она Сане, – это пройдет. – Поколебавшись, напомнила: – Я же просила вас не ходить к ней раньше времени…
Лицо Саны упрямо затвердело.
– До свидания, – холодно попрощалась Надежда Филипповна. – Ради бога, не беспокойте ее.
Димка был почти убежден, что все случившееся кончится для него скверно. Для него, для Ксаны… Впрочем, и теперь уже все было достаточно скверно.
Утром Ксана опять не пришла в школу. А его сразу предупредили, чтобы остался после занятий на педсовет.
Но что ему было до педсовета, когда он узнал о событии в домиках!..
Само его появление в классе вызвало (особенно у девчонок) то ли недоумение, то ли протест: одни взглянули на него, как на прокаженного, другие – неприязненно…
Общественное мнение уже взвалило всю вину за случившееся на него. Ксанке временно отводилась роль жертвы…
Но Димке и общественное мнение было неважно.
Про Ксану рассказал ему Валерка. Минут пять после этого Димка сидел как оглушенный. Виноват он был только в том, что оставил ее вчера… положился на учительницу!
И, как Надежда Филипповна, он тоже понял, что накануне опять что-то случилось. Но где? Что?.. Дома? У Надежды Филипповны?.. Сама она что-нибудь сделала над собой или ей – какую-нибудь гадость?.. Стыдно и горько стало Димке. Стыдно за то, что поспешил вчера домой, в школу, не зная, чем кончится разговор с учительницей. А горько потому, что лежит сейчас Ксана, мучается… И он бессилен помочь ей!
Дела обернулись не просто скверно, а хуже некуда.
К последнему уроку он забыл о наставлениях Надежды Филипповны и был злой на всех, на всё до оцепенения…
Валерка хотел подождать его. Но Димка попросил не делать этого. Он должен был остаться один. И, готовый к любым неожиданностям, вошел в канцелярию.
Слегка зарябило в глазах от множества лиц. Понадобилось время, чтобы как-то сориентироваться. Димка знал пока только своих учителей, других в лучшем случае видел иногда…
Прижатый к двери любопытными взглядами, он в значительной мере утратил свою решимость Мелькнуло даже предательское желание выскочить из канцелярии, плюнув и на этот совет, и на школу. Если бы он отвечал за одного себя!.. Димка сдержался.