На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо)

Вильчур Яцек

Нас сейчас в камере двенадцать, места хватает всем. Спим на земле, потому что немцы нам боятся дать кровати. А то мы ещё кровати разберём и из ножек и рам сделаем оружие. В камере сейчас так же, как было во Львове в то время, когда забирали на расстрел. Одни молятся, другие играют в карты. Немцы играть не запрещают и позволяют держать карты.

Из этого всего ясно следует, что немцы обнаружили свою ошибку, сообщили об этом в стрийское гестапо, и меня присоединили к транспорту на расстрел. Тут, в камере, это называется «чёрным транспортом». Некоторые из заключённых выписывают на стенах камеры свои фамилии и даты прибытия.

27 сентября

Сегодня в камеру привели украинца, который вместе с нами пойдёт на расстрел. Этот тип всё время ходит, как пьяный. Сначала, когда узнал, что находится среди одних

поляков, залез в угол и не хотел с нами разговаривать. Потом, когда заключённые угостили его едой, он нам рассказал, за что его приговорили. Звать его Дымитр (Дмитрий - От переводчика ) Гречка и служил он перед этим в Вермахте [61], а потом в украинской полиции. Во время одной из казней он отказался стрелять в поляка, который был его школьным знакомым. Позже, вместе с группой других украинских националистов, взбунтовался и ушёл в лес [62]. Немцы приказали взбунтовавшимся сложить оружие, но украинцы отказались, и начался бой. Часть украинцев погибла, других взяли живыми, среди них был Гречка. Немцы в тот же день созвали полевой суд и приговорили националистов к отправке в концлагерь, а Гречку – к смерти.

Дмитрий считает, что его спасут приятели, которые занимают весомое положение. Кроме того, его родной брат работает в гестапо. Время от времени Гречка клянёт немцев жутким образом [63].

Вечером, когда мы должны былил ложиться спать, двери отворились и кто-то подал Гречке посылку с продовольствием. В передаче было письмо к Гречке. Его приятели и брат пишут, что дело очень тяжкое и нет уверенности в том, что удастся его спасти. Теперь Гречка вообще впал в расстройство («stracil zupelnie humor» – не знаю, как это ещё можно перевести – От переводчика ). Не разговаривает с нами, только попросил стражника о ходатайственной бумаге, конветрах и чернилах. Через час получил это всё и теперь беспрерывно пишет. Когда мы ложилисть спать, Гречка всё ещё строчил («bazgrolil»). В камере свет горит всю ночь, так что писать можно хоть до упаду. Немцы оставляют свет, потому что хотят постоянно не спускать с нас глаз.

28 сентября

С самого утра Гречка получил две передачи, а раз его даже вызвали в коридор. Когда вернулся в камеру, то был бледен и руки его тряслись. Нам ничего не хочет говорить, но кажется, что его приятели не могут ему помочь. Наверное, печально умирать, особенно в обществе заключёных-поляков, которых ещё недавно Гречка бил и унижал.

Сразу после обеда в камеру зашёл офицер СД и устроил перекличку Потом сказал нам, что в камере находятся только приговорённые к смерти и что приговор будет приведён в исполнение 1 октября. Уведомил нас, что завтра нас переведут в другое место, где мы будет пребывать аж до препровождения нас на экзекуцию. Потом сказал также, что приговоры выдаёт не он, а высшая власть, а утверждает губернатор. Офицер напомнил нам, чтобы мы спокойно вели себя во время перевозки и во время казни. Сказал, что не хочет быть вынужденным к жестокому обращению с нами в такую минуту и потому просит о спокойствии.

Один из заключённых сказал, что не воспользовался раньше возможностью и не исповедовался, так что теперпь просит о ксёндзе. Офицер объяснил, что, к сожалению, не может удовлетворить просьбу, т.к. ксёндз также был заключённым, приведённым из тюрьмы в Стрию. Ксёндз был приговорён к смерти упрощённым судом и в тот же день, когда нас исповедовал, был казнён.

После выхода немцев из камеры люди ходили так, будто из них выкачали кровь. Один только старший господин плакал, но делал это тихонько и это никому не мешало. Гречка сказал нам: «Ну, господа, тут на земле мы жрались между собой, а в земле будем все равны». Потом Гречка добавил ещё, что он не уверен, должны ли нас расстрелять 1 октября, как обещал офицер СД. Быть может, что как раз завтра нас отведут не в иное помещение, а сразу на исполнение. Вечером никто из нас не притронулся к ужину, а заснули мы только под утро. После того, как нас предупредили о казни, в коридоре село уже несколько охранников, потому что слышно, как они между собой переговариваются.

30 сентября

Наверное, когда мы вчера утром вставали, никто из нас не подумал бы, что день закончится именно так. С утра нас довольно хорошо покормили и сказали спаковать манатки. В камеру нас дали два ведра воды, рисовую щётку и метлу. Охранник сказал нам хорошо вымести

и выдраить камеру. К полудню камера была чистенькой, а наши вещи – спакованными. Заключённые занимались писанием на стенах и игрой в карты. Больше всех нервничал Гречка. Обед был такой же, как и всегда, только во время выдачи порции немцы тщательнее осматривали камеру и сказали нам по одному подходить к баняку. Мы съели по немногу супа, а остальное вылили в ведро. Немцы сегодня не выносили вёдер, и в камере смердело, как в сортире.

Около третьего часа пополудни мы услышали какой-то сдавленный крик, а сразу после этого, как будто кто-то ударил по полу железом. Потом с минуту было тихо, и наконец мы услышали с коридоре людские голоса. Кто-то отворил двери, и увидели мы весьма дивную картину. Трое наших охранников были без оружия, а руки их были подняты над головами. За ними в камеру вошли трое солдат также в немецких мундирах. В руках они держали автоматы, направленные на охранников. Немцев из СД отвели в угол камеры и приказали им лечь лицом на пол. Потом другие люди, тоже в немецких мундирах, завели в камеру остальной персонал дома, в котором мы находились в заключении. Один из прибывших обратился к нам на польском языке и сказал нам быстро выходить наверх. Сказал нам ещё, чтобы мы не обращали внимания на немецкие мундиры его товарищей, потому что были вынуждены так одеться, чтобы без риска добраться до города.

Сказал нам, что партизанское подразделение сопротивляющейся Польши даёт нам свободу и не даст нам погибнуть. И не успели мы выйти, тот же самый солдат, мне кажется, что командир группы, сказал нам, что мы сейчас увидим партизанскую справедливость. Приказал всем разоружённым немцам усесться под стеной лицом к нам. Сосчитал персонал нашей тюрьмы. Их было пятнадцать. Командир партизанов дал знак одному из своих людей, а тот снял с предохранителя небольшой пистолет и подошёл в охранникам СД. По очереди каждому из них приставлял пистолет к сердцу и стрелял. Потом сменил магазин в пистолете и положил остальных немцев. Остался ещё один, и тогда командир сказал, что заключённые могут его убить сами. Гречка взял у партизана пистолет и выстрелил последнему немцу в живот и в сердце [64]. Некоторые немцы ещё были живы и корчились на полу. Партизаны вывели нас во двор, а оттуда – к воротам. Находившийся в воротах постовой в немецком мундире и каске стоял по стойке смирно. Перед воротами встали две немецкие машины. В одну посадили нас, заключённых, а в другую вошли одетые в немецкие мундиры партизаны. Последним сел постовой.

Машины тронулись с места, проехали без препятствий через город, а потом выехали на шоссе. Поняли лишь, что едем в направлении, противоположном от Львова. Машины ехали довольно быстро. Через час с небольшим грузовик подпрыгнул на неровном грунте, а потом ехал уже по мягкой местности, как будто по полевой дорге. Когда грузовик остановился, кто-то отвернул ткань и приказал нам высаживаться. На поляне, тут же возле лесной дороги, стояло около пятидесяти людей, вооружённых и одетых частью по-немецки, частью в зелёные мундиры венгерских войск. Все были как будто в состоянии готовности и похоже было, что ждали нас. Поприветствовали нас весьма сердечно, так что некоторые из заключённых даже всплакнули. Потом мы пошли с партизанами в глубину леса – в лагерь, который был от дороги удалён на 3-5 км. До вечера каждый из нас делал, что хотел, а к сумеркам нас собрали вместе и сказали рассесться вокруг костра.

Командир группы сказал нам, что нас осовободила партизанская группа, но характер группы такой, что не могут задержать никого из нас и обязаны как можно быстре отсюда исчезнуть. Сказал нам также, что партизаны помогут нам укрыться от немцев. Потом командир разговаривал с каждым из нас лично и расспрашивал про семейную ситуацию, о причинах ареста и приговора к смерти. Спрашивал также о роде занятий, образованиии знании языков.

Мне сказал, что получу другую одежду и меня отвезут на железнодорожную станцию в каком-то из местечек на железнодорожной трассе между Стриём и Львовом. После приезда во Львов я должен пойти в бюро Организации Тодта на улице Легионов [65] и заявить о желании вступить в эту организацию. Через 2-3 дня меня включат в транспорт, едущий в Томашов Мазовецкий [66], где размещается сборный пункт Организации Тодта. Фабрика, в которой размещён пункт, охраняется, но из неё можно сбежать.