На невских равнинах
Шрифт:
– Так, бесспорно так. Но военный потенциал гитлеровцев...
– Я говорю - сегодняшний потенциал. В ходе войны возможна потеря еще ряда важных жизненных центров...
– К сожалению, майор, не исключено.
– А Ленинград?
– тихо сказал Черпаченко.
– Не советую даже и думать так, слышите? В домах воевать будем, дворцы станут дотами. Нева, черт возьми, - противотанковым рвом! Нет, это немыслимо - Ленинград!..
Лукомцев обернулся на шаги за спиной. Подходил Палкин.
–
– крикнул полковник, обрадовавшись случаю, чтобы отвлечься от того, о чем говорил Черпаченко.
– Очень кстати. Мы здесь в донесении наверх хотим отметить и ваших орлов. Отлично дрались. Садитесь.
– А я как раз со сведениями о наиболее отличившихся наших людях.
– И Палкин раскрыл свою полевую сумку.
– За подписью комбрига.
– Превосходно, превосходно.
– Лукомцев просматривал аккуратно заполненные листы с печатями.
– Начальник штаба, включите в донесение целиком! Теперь задача - укрепляться и укрепляться. Станцию немцы захотят во что бы то ни стало у нас отбить. Мы перерезали им дорогу, шутка ли единственная рокада. Без нее у них никакого маневра по фронту.
– Работы идут непрерывно, - сказал Черпаченко.
– Кроме боевого охранения, все копают.
– И у нас тоже копают, - вставил лейтенант.
– А главное, майор, разведка, - продолжал Лукомцев.
– Разведку надо улучшать самым решительным образом. По существу, ее и нет. Разве это разведка - ползание в нейтральной зоне? Мы должны знать, что думает немец. Займитесь, майор. А вы, лейтенант, как ваши дела? Как вам нравятся ополченцы, наш мирный народ? Или для моряка пехота - явление малоинтересное?
Палкин только что думал о круглолицей парикмахерше политотдела, вел с ней мысленно разговор о том, что в жизни человека огромную роль может сыграть удачная встреча. Поэтому он смущенно улыбнулся и поспешил ответить:
– Что вы, товарищ полковник, у вас в дивизии замечательные люди!
Неожиданно но листве берез застучали крупные капли дождя. Юго-западный ветер пригнал долгожданную тучку, Лукомцев снял фуражку.
– Говорят, лейтенант, дождевая вода полезна для волос?
– Он погладил ладонью свою лысую, будто полированную голову.
– Как вы считаете?
– Товарищ полковник, я моряк, - скромно ответил Палкин, - специалист только по воде морской. Да вы дипломат!
Лукомцев рассмеялся.
Во втором полку людей в разведывательный взвод отбирал Баркан. Как-то рано утром к нему явился Бровкин.
– Присаживайся, отец, - пригласил комиссар, указывая на ящик из-под снарядов.
– Что скажешь?
– А то скажу: не рота у нас стала, а... при Кручинине, вечная память ему, какой народ у нас был. А теперь?
– Это ты напрасно, старик, напрасно. Пополнение-то откуда пришло? С наших же, с ленинградских
– Пополнение! Его тоже не без ума распределять надо. Был у нас кулачок крепкий, те семнадцать, что из окружения вырвались, - всей роте краса. Так вы же и растрепали всех - кого куда. Ученый Фунтик, землевед, где? Связным в штабе полка. Экономист заводской, Селезнев? Опять же в штабе, у вас, переводчиком. Так и все.
– Обожди...
– Да чего ж тут! Один Бровкин остался. При новобранцах дядькой.
– Тебе и полагается учить молодых, ты солдат старый, коммунист, участник гражданской войны. Передовой человек.
– Вот я и пришел вперед проситься.
– В разведку, что ли? То-то, я гляжу, на роту начинаешь жаловаться, к чему бы, думаю. Вот в чем дело, оказывается.
Бровкин зашевелил усами.
– А годы?
– продолжал Баркан.
– Что годы! Ты меня все отцом называешь. А через что? Через бороду. А мне всего-то сорок восемь. У меня сыну еще только семнадцать.
– Так это же младший!
– Ну и что такого - младший! Старший тоже молодой, вроде тебя, ему через год тридцать.
– А как старуха на это дело посмотрит?
– Что ей смотреть? Она, поди, смотрит да и говорит: тьфу, старый хрен, в тылах околачивается! Словом, комиссар, не ломай дружбу, пиши: Бровкина в разведку, иначе не уйду.
– Батькин приказ, ничего не поделаешь!
– Баркан засмеялся и пометил в списке: "Бровкин".
Бровкин вышел из землянки, но через минуту вернулся, хитро улыбаясь:
– Теперь скажу тебе по секрету: не сорок восемь, а пятьдесят три мне, Андрей Игнатьевич!
– ухмыльнулся и хлопнул дверью, обвалив с кровли пласт земли.
Прошло три дня. Бровкин начал уже беспокоиться, сожалея, что назвал комиссару свои настоящие годы, но тут его вызвал командир роты и сказал:
– С вещами в штаб полка. Будь здоров, жаль расставаться с тобой, Бровкин, но приказ!
Баркан встретил улыбкой:
– Ну, батька, пляши!
– Письмо?
– Чище. Позови-ка, - приказал комиссар связному, - позови-ка Димку.
– Сын?
– Бровкин взволновался.
Вбежал светловолосый худенький паренек, веснушчатый, веселый.
– Ах, паршивец!
– обнимал его старый токарь.
– Куда же тебя черти-то принесли, сидел бы с маткой на крыше - город берег.
– Матка и прислала. Сходи, говорит, к отцу, молочка вот снеси да пирог с картошкой.
– Ну давай, угостим комиссара.
– Да нету, батя, ничего.
– Димка засмеялся.
– Я ведь целую неделю сюда добирался.
– Съел? Вот же как получается, товарищ комиссар, - сказал Бровкин, - с отцом бери уж и сына. Обожди, еще старуха притопает, она, ты сам знаешь, тоже вострая.