На невских равнинах
Шрифт:
– Сын твой будет связным в роте, - объявил Баркан.
– В огонь побереги пускать, осмотреться дай.
Первую боевую задачу полковой разведке поставил сам Лукомцев. Он долго сидел с разведчиками, рассуждал о ними о жизни - по-дружески, просто. Он рассказал им о том, что надо проникнуть в расположение врага, выведать огневые позиции его тяжелой артиллерии, понаблюдать за подходом свежих войск, которые, без сомнения, перебрасывались немецким командованием для нового удара на Вейно.
Разведчики двинулись на рассвете, двадцать человек, вооруженных автоматами и гранатами. Через
– Неделю проплутаешь, ничего не разведаешь, - пробурчал Козырев.
– Давайте сюда, - позвал Бровкин, - здесь дорога.
Сверились по карте, лесная дорога вела в деревню Лиски, вокруг которой, по предположениям, концентрировалась немецкая артиллерия. Решили держаться дороги, а там - как дело покажет. Дорога вывела разведчиков на поляну, покрытую горелыми пнями и кустами можжевельника, которого в этих местах было великое множество. За поляной дорога снова исчезала в лесу. Разведчики прислушались. Все спокойно, только далекие выстрелы - редко, неторопливо - да свист каких-то осенних пичуг. И эти выстрелы, нарушающие торжественный покой леса, и эти пичужки, и напряженность обстановки напомнили Бровкину недавние дни. Не так ли шла девятая рота, вырываясь из кольца вместе с комиссаром полка Барканом? И тогда и сейчас линия фронта была позади, и тогда и сейчас неизвестно было, что станет с ними через минуту, и тогда и сейчас кругом бродили таинственные шорохи, возвещая опасность.
– Пошли, но только не кучей. Рассредоточиться, - приказал командир, выводя бойцов из-за деревьев на поляну.
Когда достигли середины открытого пространства, впереди, испугав неожиданностью, застучал пулемет, пули шипящим потоком хлынули в можжевельник.
– Ложиеь! Назад!
– закричал командир, сам бросаясь плашмя.
Стали отползать к лесу. Но вокруг уже поднялся переполох, кричали и бегали немцы. Каждый понимал, что разведка провалилась, задачи им не выполнить, немцы сейчас наводнят лес патрулями, устроят облаву, может быть даже с собаками: говорят, они собак вовсю используют в армии.
Заметая следы, попали в болото. Оно было топкое, тинистое, при каждом шаге со дна поднимались пузыри и, лопаясь, источали зловоние. В воде росла темная и грубая, как жесть, трава. Бойцы в кровь изрезали об нее руки.
Брели болотом до поздней почи и вышли возле железнодорожного полотна неподалеку от Вейпо. Вернулись в полк измученные, обескураженные неудачей. Никто ничего не сказал им в укор: ни командир, ни комиссар. Напротив, Баркан поздравил с благополучным возвращением. Но разведчики понимали, что все это для их утешения.
Бровкин и Селезнев, просушивая у печки в землянке свою одежду, рассорились.
– Какой у вас опыт?
– протирая нервно дрожащими руками пенсне, говорил Селезнев.
– Опыт времен каменного века!
– Вот именно, - ввернул Козырев.
– Никакого опыта, одна борода.
– Две войны в разведке!
– кричал Бровкин, стуча кулаком об ладонь, но не находил должных, увесистых слов для оправдания
– Разве так организуют разведку?
– продолжал Селезнев.
– Потащились двадцать человек. Как это еще обоза с собой не взяли! Надо было на такое дело двоим идти, троим!
– Батя же все может, - подогревал спорщиков Козырев.
– Он третью войну...
Но Бровкин Козырева уже не замечал, он яростно нападал на Селезнева:
– Рассуждает! Да ты в армии-то когда-нибудь служил? Твое дело книги-бумаги, таблица умножения, ноль-ноль восемь...
– Ну знаете, товарищ Бровкин, только потому, что вам почти сто лет, я воздержусь...
– Селезнева трясло от возмущения.
– Что значит "ноль-ноль восемь"! Это вы от неграмотности так говорите.
– Он надел свою недосушенную одежду и вышел из землянки.
Вновь наступившее на участке дивизии затишье позволило Лукомцеву организовать учебу штабных командиров. В течение нескольких дней он и майор Черпаченко у развешанных карт разбирали проведенные бои. Вместо ящика с песком в лесу был выбран песчаный участок, на котором попеременно возникали рельеф местности и обстановка, характерные то для района Ивановского, то для участка Юшков, то для самого Вейно. Расставлялись макеты огневых средств, отмечались позиции противника, свои рубежи. Штабные работники действовали здесь и за командиров пойти за, командиров батальонов и полков.
На занятиях бывал частенько и делегат связи от морской бригады лейтенант Палкин. Он увидел, что тактика пехоты совсем не так проста, как ему казалось сначала. Иной раз, выслушав объяснения Лукомцева или Черпаченко, он думал: "Все ясно", но когда кто-либо из командиров начинал составлять план боя и отдавал боевой приказ, а руководитель занятия тем временем вводными задачами усложнял обстановку, Палкин чувствовал, что на месте этого командира он бы растерялся, и с уважением посматривал на окружавших его работников штаба дивизии.
Как-то вечером Лукомцев, пришедший к "ящику", чтобы подготовиться к очередному занятию, с полчаса наблюдал за Палкиным - как тот ползал по песку, сосредоточенно переставляя веточки, обозначавшие орудия и пулеметы, углублял финским ножом траншеи, чертил и перемещал на песке рубежи.
– Моряк, - наконец окликнул Лукомцев, - а, кажется, в пехоту записался?
Смущенный Палкин вскочил:
– Простите, товарищ полковник. Я тут, может быть, напортил?
– Напротив, лейтенант, мне ваш интерес к военной науке весьма нравится. Как раз вы мне и поможете.
– Слушаю, товарищ полковник.
По указанию Лукомцева Палкин разровнял песок, возвел железнодорожную насыпь, натыкал веток, обозначавших лес, прорыл овраги, двумя спичечными коробками изобразил деревню.
– Мы должны с вами атаковать вот эту деревушку, - объяснял Лукомцев, выбить из нее противника, и тогда оборона его нарушается на всем участке. Видите? Мы загоняем его в тот лес, а в лесу немец воевать не умеет.
– Товарищ полковник, может быть, я суюсь не в свое дело, но почему вы все время отрабатываете наступательные темы? Мне кажется, обстановка такова, что надо бы укреплять оборону.