На незримом посту - Записки военного разведчика

Тимофеев Вячеслав Арсентьевич

–  Недавно я был в Самаре, - выслушав Карла, продолжал беседу Семенов. Иду по Дворянской, и вдруг из-за угла навстречу мне офицерик при всех доспехах - шашка, револьвер и даже шпоры... Он так резко повернулся, что на тротуаре осталась шпора. Мне бы не обратить внимания на это и пройти мимо. Но я на какое-то мгновение утратил чувство самоконтроля, о чем тут же пожалел. "Ваше благородие, изволили обронить", - говорю я и подаю офицеру шпору. Смущенный офицер берет шпору, благодарит меня и протягивает деньги: "Это, голубчик, тебе на чай.

Бери, бери". Но я отстраняю его руку. И тут происходит непредвиденное.

"Большевик? А ну марш за мной!" - кричит он и выхватывает револьвер... Вот и весь эпизод. Скажи, Дрозд, как бы ты поступил на моем месте?

–  Судя по обстановке... - уклончиво ответил я.

–  Это не ответ. Подумай, но помни: у меня на размышление было меньше времени, чем теперь у тебя.

–  В селе Исаклы я оказался в не менее затруднительном положении, ответил я примером на пример, - и если бы не стукнул легионера, не имел бы удовольствия видеться сегодня с вами.

–  Ты по-прежнему уходишь от ответа. Что же касается твоего случая, то, видимо, у тебя не было другого выхода. Но это грубая работа. А вот послушай, как вышел из положения я. "Слушаюсь, ваше благородие, но могу следовать за вами только до дома госпожи Курлиной, в подвале которого меня ждут те, кто попадает в ваши руки". - "Неужто обознался, - заикаясь, проговорил офицер. Выходит, ты из охранки". И со шпорой в руке быстро исчез из моего поля зрения. А растеряйся я, пропал бы...

Внизу раздались звуки рояля. Бывшему командующему войсками Симбирской группы Иванову, видимо, наскучило сидеть без дела, и он заиграл созвучную его настроению мелодию "Что день грядущий мне готовит...". Сначала робко, затем все увереннее, громче...

–  Будто и не глупый человек, но какой-то наивный, - заметил Семенов. Дрозд, пойди и скажи их благородию, что ничего плохого грядущий день ему не готовит...

Увидев меня, Иванов перестал играть и пошел мне навстречу.

–  Как вы думаете, меня долго продержат здесь на положении арестованного?

–  Отбросьте дурные мысли, наберитесь терпения и помните, что сказал по такому же поводу товарищ Дзержинский.

–  А что он сказал?

–  Лучше тысячу раз ошибиться в сторону демократии, чем осудить одного невиновного.

–  Вот как! Спасибо за обнадеживающие вести! - Иванов заметно оживился. Отстегнув ремешок, на котором офицеры носят кортик, он свернул его колесиком и сунул мне в руку. - Возьмите на память о нашей встрече... Ну прошу вас, возьмите!..

С "ковбоем" Горличко

Утром я отправился на вокзал. По улицам ветер гнал обрывки старых газет и военных приказов - все, что осталось от мятежа Муравьева.

Задание, которое я получил, обязывало меня выявлять контрреволюционные элементы в прифронтовой полосе Волго-Бугульминской железной дороги и не оставлять без внимания враждебную Советской власти пропаганду, вроде той, что я наблюдал в вагоне по пути в Симбирск.

Комендант станции сказал, что вот-вот

отойдет на фронт эшелон сводных отрядов интернационального батальона.

В раскрытой настежь двери теплушки начальника эшелона колыхалось алое знамя. У вагона толпились военные. В дверях появился атлетического телосложения мужчина в широкополой ковбойской шляпе. На нем были шелковая куртка в клетку, бриджи и желтые краги, на поясе - парабеллум. Выразительно жестикулируя, он с кем-то горячо спорил, коверкая русские слова, затем, взмахнув руками, легко спрыгнул на землю.

Залюбовавшись "ковбоем", я не обратил внимания на стоявшего недалеко от меня красноармейца в новенькой гимнастерке и больших не по ноге ботинках, с санитарной сумкой через плечо.

–  В угоду своей совести и деве Марии еду на фронт, - услышал я знакомый голос. Ко мне, горделиво выпятив грудь, шел Клавдий Ружек.

После обоюдных расспросов и радостных восклицаний Клавдий представил меня начальнику эшелона.

–  Еду на фронт, не можете ли приютить в своем поезде? - показывая свое удостоверение, обратился я к "ковбою".

Он повертел в руках удостоверение и передал его стоявшему рядом чернявому, небольшого роста, военному.

–  Читай, Славэк!

Тот прочел документ и, возвращая его мне, сказал:

–  Пергамент в порядке! Можете располагаться в нашем штабном, места хватит.

Я поблагодарил и полез в вагон.

Одну половину теплушки занимала рыжая лошадь английской породы, на другой половине были нары, заваленные вещевыми мешками, шинелями, винтовками.

Паровоз дал гудок, послышался лязг буферов, и эшелон тронулся. Обогнув окраину города, поезд спустился к Волге и с грохотом покатился по мосту.

Хмурое небо прочертили молнии, по крыше вагона забарабанили белые горошины града.

–  Спаси и помилуй, святая дева, от града и воды, - крестясь, причитал Клавдий.

В это время совсем близко ударил гром, и лекарь юркнул в угол вагона.

–  Вы знакомы с нашим лекарем? - усаживаясь на тюк прессованного сена, спросил Славэк. - Не худо вам познакомиться и с нашим командиром. Его зовут Горличко. Он американец и любит беседовать с русскими.

–  Американец? - удивился я.

–  Настоящее его имя Эвинсон-Грей, но журналист Джон Рид, большой друг нашего командира, присвоил своему земляку фамилию Горличко. Теперь и мы его так зовем.

Славэк вынул из бокового кармана сложенную газету, развернул ее, надел очки и стал читать. Вдруг, вероятно под впечатлением прочитанного, он патетически произнес:

–  О революция и новая религия победоносного труда! Тебя ждут Урал, раскованная гигантская пещера, где в изобилии есть руда, уголь, драгоценные металлы; Сибирь, неисчерпаемые богатства которой до сих пор жестоко расхищались, и чудо русской природы - тайга, заповедник божий, не имеющий себе равных!

Кто он? Чех, словак, военнопленный серб, проведший в Сибири годы? Что его привело в этот отряд? - думал я.