На ножах
Шрифт:
Александра Ивановна нежно прижала падчерицу к плечу и жарко поцеловала ее в обе щеки. Она была немножко смущена этою шалостью Веры, и яркий румянец играл на ее свежих щеках. Подозеров в первый раз видел ее такою оживленною и молодою, какой она была теперь, словно в свои восемнадцать лет.
– Так как же? – спросила она, не глядя на него, расправляя кудри Веры. – Так вы побеждены?
– Да, я немножко разбит.
– Вы согласны, что вы действовали до сих пор непрактично?
– Согласен; но иначе действовать не
– Так вы наказаны за это: вы непременно женитесь на Ларе.
– Я!
– Да; вы обвенчаетесь с Ларисой.
– Помилуйте! какими же судьбами?
– Женскими! Вы будете ее мужем по ее желанию, если только вы этого хотите.
Подозеров промолчал.
– Держите же себя, как я говорила, и я вас поздравлю с самою хорошенькою женой.
С этим Александра Ивановна встала, оправила платье и воскликнула:
– А вот и Катя идет сюда! Послушай, бранчивое созданье, – отнеслась она к подходившей Форовой. – Я беру Андрея Иваныча в наш заговор против Ларисы. Ты разрешаешь?
– Разумеется.
– Но я беру с условием, чтоб он спрятал на время свои чувства в карман.
– Ну да, ну да! – утвердила Форова. – Ни слова ей… А я пришла вам сказать, что мне из окна показалось, будто рубежом едут два тюльбюри: это, конечно, Бодростина с компанией и наша Лариса Платоновна с ними.
– Не может быть!
Но в это время послышался треск колес, и два легких экипажа промелькнули за канавой и частоколом.
– Они! – воскликнула Форова.
– Какова наглость! – тихо, закусив губу, проронила Синтянина и сейчас же добавила, – а впрочем, это прекрасно, – и пошла навстречу гостям.
Форова тотчас же быстро повернулась к Подозерову и, взяв его за обе руки, торопливо проговорила:
– А ты, Андрей Иванович, на меня, сделай милость, не сердись.
– Нет, я не сержусь, – отвечал, не глядя на нее, Подозеров.
– Скажи мне: дом Ларисин уже заложен?
– И деньги даже взяты нынче.
– Ах, боже мой! И кто же их получал?
– Конечно, брат владелицы.
– Разбойник!
– Уж это как хотите!
– На что же, на что все это сделано? зачем заложен дом?
– Да думаю, что просто Иосафу деньги нужны.
– На что ж, голубчик, нужны?
– Ну, я в эти соображения не входил.
– Не входил! Гм! очень глупо делал. А сколько выдано?
– Немного менее пяти тысяч.
– Господи! и если дом за это пропадет? Ведь это последнее, Андрюша, последнее, что у нее есть.
– Что же делать? Да что вы все о деньгах: оставьте это. Уж не поправишь ничего. Это все ужасно опротивело.
– Ах, опротивело! Не рада, кажется, и жизни, все это видя.
– Ну так скажите мне о чем-нибудь другом.
– О чем?
– О чем хотите, – хоть об Александре Ивановне.
– О Саше? да что о ней… Она святая! – отвечала, махнув рукой, Форова.
– Как она могла выйти так странно замуж:
– Мой милый
– Однако вы ее знаете?
– Догадываюсь, но не знаю.
– Она несчастлива?
– Была несчастлива превыше всяких слов… А вон и гости жалуют. Пойду навстречу. Прошу же тебя, пожалуйста, веселое лицо и чтобы не очень с нею… Не стоит она ничьей жалости!..
Подозеров не тронулся с места и, стоя у дерева со сложенными руками, думал: «Какое ненавистное, тупое состояние! Я ничего, ровно ничего не чувствую, хотя не хотел бы быть в таком состоянии за десять часов до смерти. Между тем в этой глупости чувствую в себе… какой-то перелом… словом, какое-то иго отпадает пред готовой могилой… Какая разница в ощущениях, вносимых в душу этими двумя женщинами? Какой сладкий покой льет в душу ее трезвое, от сердца сказанное слово. Да! я рад, что я приехал к ней проститься пред смертью, потому… что иначе… не знаю, о ком бы вздохнул я завтра, умирая».
Глава третья
Положение дел, объясняющее, почему Подозеров заговорил о близкой смерти
Крепкая броня Горданова оказалась недостаточно прочною: ее пробила красота Ларисы. Эта девушка, с ее чарующею и характерною красотой, обещавшею чрезвычайно много и, может быть, не властною дать ничего, понравилась Горданову до того, что он не мог скрыть этого от зорких глаз и тонкого женского чутья. Бодростина видела это яснее всех; она видела, как действует на Горданова красота Лары. Это было немножко больше того, чем хотела Глафира Васильевна. Читатели благоволят вспомнить, что Бодростина не только разрешила Горданову волочиться за Ларисой, но что это входило в данную ему программу, даже более – ему прямо вменялось в обязанность соблазнить эту девушку, или Синтянину, или, еще лучше, обеих вместе. Последнее, впрочем, было сказано Бодростиной, вероятно, лишь для красоты слога, потому что она сама не верила ни в какие силы соблазна по отношению к молодой генеральше. О каком-нибудь не только серьезном успехе, но о самом легоньком волокитстве за Синтяниной не могло быть и речи. Горданов видел это и решил в первый же день приезда, в доме Висленевых, тогда же сказав себе: «ну, об этой нечего и думать!»
Иосафа он шутя подтравливал, говоря: прозевал любчик, просвистал жену редкую, уж эта бы рогов не прилепила.
– А бог еще знает, – отвечал Висленев.
– Не велика штука это знать, когда это всякому видно, у кого чердак не совсем пуст.
– Она, однако, бойкая…
– Ну, это, милый, ничего не значит, бойкие-то у нас часто бывают крепче тихонь. А только, впрочем, она тебе бы не годилась, она тебя непременно в руках бы держала, и даже по оброку бы не пустила, а заставила бы тебя вместо революций-то юбки кроить.